Такой спектакль

Если это и театр, то, скорее — «домашний». А отсюда — совсем иная атмосфера в зале, иные отношения между актёром и зрителем, иное, особенное, настроение. Подобных работ в театральном Петербурге немного — кроме тех, что привозил Е. Гришковец, пожалуй, ничего и не вспомнишь. Спектакль — своего рода эксперимент, «смелая проба». А потому, ещё более странно об этом не писать.
В афише театра «Особняк» значится «Такой театр» и его «умопомрачительная комедия» «Чёрствые именины». Режиссёром выступает Наташа Пивоварова, которая выбрала для своего дебюта одноимённую пьесу Галины Соколовой, актёров Ирину Полянскую и Александра Баргмана. Это они на протяжении полутора часа, споря и посмеиваясь друг над другом, будут нам «что-то такое играть». Но об этом чуть позже, сначала несколько слов о том, куда мы попадаем, перешагнув порог театра «Особняк»
Хорошо освещённая сцена кажется ещё ярче от развешенного на ней цветного картона. Огромные листы, рыжие, голубые, зелёные, скрывают от нас кирпичные стены. Идея так необычно «одеть» сцену принадлежит «лучшему художнику всех времён и народов», художнику театра «Лицедеи» — Борису Петрушанскому. Что-то от «Лицедеев» угадывается и в оформлении «Чёрствых именин». Максимум цвета — максимум настроения. Какого настроения? Хулиганского, несерьёзного, шутливого, глумливого, если хотите. Словом, тон происходящему на сцене задаёт её фактура.
Позже на картоне появятся предметы домашней обстановки (торшер, балконная дверь с портьерой, обои и т. п.) — актёры просто нарисуют их цветными мелками. Так дети рисуют на асфальте, придумывая, создавая «из ничего» свой мир, свою игру. Из других декораций на сцене — только стол посередине да пара стульев. Всё остальное будет зависеть от воображения, нашего и актёрского.
Такая условность в спектакле неслучайна, и только сценографией она не ограничивается. Здесь многое «как бы». Стул — как бы кушетка, футляр для очков — как бы телефон, старомодная женская сумка — как бы объёмистый чемодан. «Игрушечность». Своеобразная игра вещами, игра в вещи. Есть договорённость, что чем считать, как играть с тем или иным предметом.
С одеждой всё довольно странно. Едва ли то, что надето на актёрах можно назвать театральными костюмами. На Полянской может быть сарафан, а может — блуза и велошорты, а может — ещё что-то. С одной стороны, это вроде бы обычная домашняя одежда героини. С другой стороны она [одежда] в спектакле непостоянна, а значит, не является театральным костюмом. Зато часто бывает смешно уже оттого, что сарафан на актрисе расстёгивается в самые неподходящие моменты, и её партнёру приходится застёгивать непослушную «молнию», отвлекаясь от и без того разорванного действия. Баргман в рубашке с короткими рукавами, слаксах и сандалиях на босу ногу. А всё потому, что его герой собрался на юг и переоделся заранее, вот только не учёл, что в Петербурге в это время — зима. Вот, что комично в данной ситуации. Эта одежда актёра постоянна, что в какой-то мере даёт основание называть её театральным костюмом. Хотя, привычного ощущения «театральности» такие «костюмы» всё равно не дают. Мы им или не верим, или не придаём значения. Как будто друзья собрались поиграть пьесу, по-простецки, по-домашнему; в чём, где — не важно. Главное — сам процесс.
До начала спектакля в зале негромко играет музыка. Как позже выяснится, это песня Олега Митяева, записанная на кассету 64 раза. «Режиссёрский ход такой, — иронично заметит Баргман. — Для создания атмосферы». Однако, главную роль в музыкальном сопровождении действа должен играть джазовый музыкант, пианист Юрий Соболев. Его мы, как правило, ждём первые 15 минут спектакля (как бы опаздывает), пока не выяснится, что он не придёт. Тогда актёрам приходится просить кого-то из зала выступить в роли аккомпаниатора. Такой человек, разумеется, находится.
«Опаздывание» музыканта — на самом деле тоже своеобразный ход, который лишь должен убедить зрителя в том, что всё происходящее спонтанно и несерьёзно. Наблюдения показали, что на каждом спектакле «роль» Соболева исполняют разные люди; однако, это не даёт основания верить тому, что их вызвали из зала сию минуту. В определённый момент «нужный» зритель послушно, не «ломаясь» и не заставляя себя упрашивать, садится за рояль и аккомпанирует чётко по партитуре. Зрителю, пришедшему в первый (или единственный) раз на спектакль, этой закономерности, конечно, не усмотреть.
Упомянутая уже атмосфера действительно задаётся. Зритель чувствует себя не столько в Храме Искусства (не в обиду театру «Особняк» будет сказано), сколько в гостях у старых хороших друзей. Когда по какому-то случаю устраивается вечеринка, многие гости уже собрались, но все ждут опаздывающих. (Надо добавить, что «опаздывающих» на этот спектакль бывает немало, и маленький театр с трудом вмещает всех желающих.) Баргман и Полянская, пока зрители ещё рассаживаются, бродят по сцене, что-то поправляют, с кем-то переговариваются, отдают в зрительный зал недостающие стулья... Это не есть их герои, появившиеся перед публикой до начала представления согласно режиссёрскому замыслу; это не есть также актёры с большой буквы Баргман и Полянская, красующиеся перед зрителями. Это просто «Саша» и «Ира», которые, имея в руках пьесу, сейчас «попробуют нам что-то изобразить», и всё из-за того, что «Наташа как-то вдруг решила, что она — режиссёр».
Так называемое отсутствие режиссёра является отправной точкой в развитии действия. «Наташа вот раньше певицей была, теперь — режиссёр...» — произносится актёрами иронично и сочувственно, что должно настроить зрителя на соответствующий лад по отношению ко всему происходящему. Меж тем, это «отсутствие» — основной режиссёрский приём спектакля, на который большинство зрителей с удовольствием покупается.
Итак, перед нами двое актёров, одна пьеса и как бы ни одного режиссёра. Но прежде чем играть, надо, наверное, представиться зрителю. И Баргман с Полянской начинают долго и увлечённо перечислять факты творческой биографии друг друга, после чего выясняется, что лучшая роль актрисы — Паж десятилетней давности, а несомненное достижение актёра за последнее время — проговорённая с выражением фраза о пиве «Невское» из рекламного ролика. Уже в этих представлениях чувствуется едкая ирония и даже ехидство, «шпильки», которыми «Саша» и «Ира» награждают друг друга. Появляется некий элемент соперничества. Ещё не разделившись на актёра и персонажа, эти двое уже делятся на актёра и Актёра, если можно так выразиться. То есть, «Саша» — нечто среднее между Баргманом и его героем. «Саша» — удачливый, блестящий, узнаваемый актёр, лауреат и дипломант, «звезда» петербургской сцены, снизошедший до «Особняка» и «Чёрствых именин». Большой Актёр, играющий маленькую роль какого-то провинциала. То же, но с точностью до наоборот, с Полянской. «Ира» — маленькая, но очень старательная Актриса, которая, конечно, не так знаменита, как «Саша». А потому она с увлечением берётся за маленькую и не очень хорошую пьесу, в которой ей достаётся довольно серьёзная роль надломленной женщины, женщины с неудавшейся жизнью. Отождествлять «Сашу» и Баргмана, и «Иру» и Полянскую в данном случае было бы не совсем верно. Соперничать будут Актёр и Актриса, Саша и Ира, потому что в обычной жизни Баргману и Полянской это вряд ли было бы нужно — оба вполне удачно заняли свои ниши в театральном пространстве города.
Наконец, Саша и Ира представились, вроде бы пора перейти к пьесе — ан нет. Наши Актёры никуда не торопятся, и предоставляют слово «театроведу» — Александру Лушину, который, якобы, должен разъяснить зрителю суть происходящего. (Театроведом Лушин, актёр по образованию, становится с лёгкой руки своего же однокурсника Баргмана, который предпочитает так представлять его публике.) Нижеследующее выступление звезды «Сегоднячко-Питер» не несёт в себе решительно никакой информации. Зритель же радостно награждает её [звезду] аплодисментами уже за то, что это — Александр Лушин. «Просто это Наташин муж», — тихо замечает Ира, чем вызывает новый взрыв хохота в зале.
Вообще, с самого начала спектакля никакого барьера, разделяющего сцену и зал, не чувствуется. Понятия «четвёртой стены» здесь не существует в принципе. При этом нет ощущения неловкости, которое частенько возникает, когда с тобой заговаривают со сцены. Актёры свободно обращаются в зал, за кулисы, к осветителю и т. д., и получают оттуда ответы. Таким образам, большую часть времени мы видим именно Сашу и Иру, а не их героев, Виктора и Надю. Кому-то может показаться утомительной и ненужной казалось бы, пустая болтовня, не относящаяся к пьесе. Однако, ещё впервые появившись на сцене, Баргман скажет: «А спектакль уже начался», и это действительно будет так, потому что по большому счёту «Чёрствые именины» Наташи Пивоваровой начинаются тогда, когда вы входите в театр и заканчиваются, когда вы покидаете его. Пьеса Г. Соколовой едва ли ограничивает это театральное представление.
В неё [пьесу] мы «вползаем» («впрыгиваем», «ныряем» — как угодно) уже минуте на 30-й спектакля, и тут начинается самое интересное. По причине «отсутствия» режиссёра, его обязанности берут на себя Актёры, по-своему осмысляя и обыгрывая текст.
Вы когда-нибудь видели, как «делают» спектакль? Как оживают авторские ремарки, как актёры вживаются в персонажей, как строятся мизансцены? Саша и Ира наглядно и с увлечением демонстрируют нам это. Перед нами как будто спектакль «изнутри». Для людей нетеатральных такой ход необычен и этим интересен. Для людей театральных это в первую очередь смешно. Как бы у вас получилось показать «входящую быстрыми шагами» «хозяйку квартиры» да ещё и «Надю»?! Да с таким строгим режиссёром, как Саша? Собственно, на этом «режиссировании» оба и «отрываются». Ира, внимательно подходя к даже самому неинтересному материалу, пытается привить это и Саше; пытается оживить его актёрские навыки и применить их к плохой пьесе. Когда ещё окажешься на одной площадке со «звездой» и будешь иметь возможность управлять ею? Саша с высоты своего положения, опыта, мастерства показывает маленькой Актрисе пример истинно хорошей игры, и муштрует её нещадно.
Баргман и Полянская играют не столько саму п ь е с у, сколько то, как Саша и Ира играют с п ь е с о й. Бесконечное обыгрывание одной и той же сцены, одной реплики, пародирование самих себя и обращение за поддержкой к залу и т. д. и т. п. Необыкновенно смешно и заразительно! Как будто мы все на репетиции, где нет режиссёра, и актёры сами выстраивают свои роли, позволяя при этом себе немного подурачиться, играя с текстом. Притом, что нескончаемые «приколы» нисколько не умаляют достоинств ни Полянской, ни Баргмана — всё, что они делают на сцене, профессионально и слаженно. Как не умаляет это достоинств и Пивоваровой — актёрские хохмы, какими бы смешными они ни были, органично, чётко и соразмерно вписываются в ход спектакля. При этом сохраняется лёгкость импровизаций, что создаёт у зрителя полную иллюзию того, что всё происходит «здесь и сейчас» и, действительно, без режиссёра.
Сюжет пьесы незамысловат: именинница Надя на утро после праздника обнаружила у себя в квартире незнакомого мужчину, как оказалось — засидевшегося гостя, Виктора; после споров и пререканий у обоих вдруг возникли какие-то тёплые чувства друг к другу, и на радостях они решили отметить Надины «чёрствые» именины («чёрствые», потому что пирог с праздничного стола на второй день уже зачерствел).
Шутки шутками, но к середине действия Саша и Ира рисуют перед нами характеры двух людей, имеющих немало друзей, но при этом одиноких, и по-своему несчастных при всём их внешнем благополучии. Надя в свои 32 обладает самыми лучшими качествами: она умна, образованна, красива, прекрасная хозяйка и хороший друг. И вместе с этим — совершенно несчастна в личной жизни. Ире близки Надины переживания, она с чувством отдаётся роли, изо всех сил стараясь показать состояние Нади. Ей[Наде] тоскливо и обидно, и даже несмотря на то, что в доме полно друзей, пришедших её поздравить, она не может беззаботно веселиться и какое-то время тихо плачет на балконе, где её и замечает Виктор.
Виктор приехал из Хабаровска. По научению Иры Саша добавляет в образ «немного простачка»: держится нарочито раскованно, почёсывается; произнеся «позвонит», тут же повторяет это слово с ударением на второй слог. Смешно. Но это не Сашина роль, ему нелегко играть, приходится приспосабливаться. А это даётся нелегко: вся «хабаровщина» через минуту уже не видна, то и дело приходится подглядывать в текст, перечитывать реплики. Здесь — снова театр изнутри. Баргман показывает, что такое сопротивляемость роли, и как это преодолевается. Саше не нравится Виктор, не нравится пьеса, но он Актёр и обязан играть, потому что это его работа. Ира более неприхотлива в драматургии, поэтому её отношения с ролью складываются более удачно.
По понятным причинам Надя не хочет признавать собственной слабости, неблагополучия в жизни. Виктор же, видя её состояние, терпеливо сносит все колкости в свой адрес и проникается к этой женщине пониманием и искренней симпатией. К этому времени Саша и Ира всё меньше и меньше выходят за рамки роли, подкалывая друг друга; их режиссёрские замечания становятся краткими и тихими, на этом больше не акцентируется внимание.
Загадочный Александр Лушин снова появляется на сцене, на этот раз, когда возникает необходимость заполнить чем-то паузу (Ира по приказу Саши пойдёт переодеваться в «нарядное платье»). С этим его выходом становится ясно, что он, Лушин, если присутствует в зале, то не просто так, а чтобы в нужные моменты помогать актёрам. Помощь может заключаться в театроведческой болтовне, снятом с собственного плеча пиджачке, всякого рода подсказках, пении и т. п. Если Сашу и Иру мы условно считаем режиссёрами этого спектакля, то Лушина с уверенностью можно назвать их доблестным помрежем. (Хотя, как выяснилось, его роль также непостоянна как и Соболева — на каком-то спектакле Лушина не было вообще. Зритель вряд ли пострадал от этого.)
Посовещавшись, Александры поют на два голоса «Враги, враги». (Привет из спектакля «Capriccio».) Поют красиво, сильно, мастерски, но в этот момент меньше всего хочется их слушать, потому что всё внимание сосредоточено на Наде и Викторе, которые наконец-то нашли общий язык.
Вскоре за их примирением следует «наплыв»: под звуки рояля оба покачиваются, погружённые во внезапно нахлынувшее чувство. «В театре это называется „наплыв“», — подсказывает Саша зрителям. Звучащая мелодия ненавязчиво приобретает мотив песни В. Кикабидзе «Вот и всё, что было». Саша снова отделяется от Виктора и начинает самозабвенно петь в телефонный шнур (a la микрофон), пародируя упомянутого певца и почему-то ещё С. Павлиашвили. Очень проникновенно, сосредоточенно, трогательно и... смешно. «Наплыв в наплыве», если можно так выразиться. Этот эстрадный номер неизменно провожается бурными аплодисментами.
Приобретая по ходу действия всё больше сентиментальных, «слёзных» чёрточек, спектакль, однако, не превращается в мелодраму. Актёрам удаётся балансировать на грани жанров, сохраняя остроумие, лёгкий юмор и искренность.
Расчувствовавшись, Надя плачет. В этом месте и утешающий её Виктор, и зрители вполне могли бы услышать исповедь страдающей от одиночества, отчаявшейся женщины со всем соответствующим пафосом. Но никаких громких «душещипательных» речей не звучит, мы узнаём истинную причину Надиных слёз. А причина эта в том, что ей просто нахамили в парикмахерской. Всё довольно прозаично: её обругали ни за что, а напоследок кинули, что эта шляпа (подарок коллег, новомодная вещь) ей «как корове седло!». Что может быть более обидно женщине, чем в свой праздник услышать такой «комплимент»?!
Ничто не может Надю успокоить, она скрывается и через секунду появляется с обновкой на голове. Хохот зрительного зала обрушивается на неё с новой силой. Шляпа, огромный меховой блин, тяжёлыми складками скрывает всю маленькую головку Полянской. Актриса напоминает какой-то странный гриб с всхлипываниями и причитаниями, доносящимися из-под обвислой шляпки.
При всей симпатии к Наде и Виктор не может удержаться от смеха. Он смеётся и тут же натыкается на твёрдый испытующий взгляд больших заплаканных глаз Нади. Она откинула меховую складку назад, отчего стало видно её лицо. А на нём — выражение такого несчастья и обречённости, будто Надя враз потеряла всех своих близких, или случилось что-то подобное, но совершенно ужасное и непоправимое. Смешно и вместе с тем трогательно.
Этой сценой снимается какой бы то ни было драматизм, излишняя серьёзность. Но, чем больше мы смеёмся над Надей, тем больше нам хочется вместе с Виктором пожалеть и успокоить её, вытереть слёзы на её лице и уверить, что она — самая красивая на свете.
Этим Виктор и спешит заняться, приглашая Надю погулять по ночной Москве в Петербурге. Она всё ещё сомневается по поводу шляпы, но Виктор изо всех сил уверяет её, что шляпа прекрасна. Тут происходит интересная вещь: играть и хохмить начинают не только актёры, но их герои. Как будто игровой момент — изображение Баргманом и Полянской как бы самих себя, Сашу и Иру — переходит к персонажам. Виктор азартно изображает Наде постового милиционера, сражённого её красотой; она вовлекается в его игру и кидает направо налево надменные взгляды гордой красавицы.
Уверенная стараниями Виктора в своей неотразимости, Надя решительно усаживает своего гостя за стол — праздновать «чёрствые» именины. Скатерть, пирог, свечи, бокалы — всё, что нужно для романтического вечера. Но происходит непредвиденное: Виктор, уставший от суеты этого сумасшедшего дня, засыпает прямо за столом. Так завершается нехитрая любовная история именинницы Нади и «засидевшегося гостя» Виктора.
Уставший уже смеяться зритель смотрит последнюю сцену затаив дыхание, боясь разбудить Виктора, боясь спугнуть то новое нежное чувство, которое зародилось между ним и Надей. Однако, Саша и тут не забывает по-режиссёрски следить за ходом спектакля. В полной тишине он обращается к осветителю: «Света поменьше, пожалуйста... ещё поменьше...спасибо». Создав себе подходящие условия, Саша из последних сил доигрывает столь неугодную ему роль, шёпотом выругиваясь по поводу произносимого текста.
Через секунду Ирина Полянская и Александр Баргман уже радостно принимают аплодисменты, а пирог с праздничного стола отправляется в зрительный зал. Желающим выпить Баргман по-свойски предлагает водки, без всякой задней мысли, издёвки, просто по-дружески. Александр Лушин топчется среди зрителей, щедро раздавая автографы всем желающим. На сцене появляется счастливая Наташа Пивоварова, которая, как выясняется, сделала не только этот спектакль, но и пирог. И, судя по всему, ей хорошо удалось и то, и другое.
Что удивительно, Пивоваровой удалось ещё и убедить всех в том, что её как режиссёра в спектакле действительно нет. Только во второй, третий раз приходя на спектакль, находишь закономерности, которые раньше казались импровизацией. Смотря же «Чёрствые именины» в первый раз, реально не всегда можешь отличить: то, что происходит на сцене — запланировано или случайно? То есть подсознательно понимаешь, что это полноценный спектакль, но перед собой видишь что-то иное. Конечно, очень многое зависит от актёров, которые делают из довольно посредственной пьесы занимательное, весёлое зрелище. На примере «Чёрствых именин» Г. Соколовой Баргман и Полянская рассказывают зрителю об оборотной стороне Театра. О больших и маленьких актёрах, о сопротивляемости тексту и роли, об актёрском мастерстве и театральных штампах.
Пародии, «приколы», игра словами — всё это действительно весёло и смешно, но этого так много, что спектакль больше походит на капустник. Полянская и Баргман в «капустном» деле не новички, многие помнят их блистательные сценки на всевозможных юбилеях и чествованиях. А потому и в «Чёрствых именинах» они в своей стихии. Если перед нами и репетиция, то именно такая, несерьёзная, «капустная».
Помимо намеренно употребляемых штампов игра актёров изобилует едва уловимыми шутками, если можно так выразиться, личного характера. Часто у обоих возникают ассоциации, мимолётные, понятные и смешные в первую очередь им самим. Когда давно и хорошо знаешь человека, достаточно одного жеста, слова, чтобы тут же «прицепить» к нему какую-то историю, песню, цитату и т. п. Получается невероятно смешно. Так у Саши с Ирой вдруг посреди какой-то очередной мучительной сцены вдруг возник эпизод из кинофильма «Три тополя на плющихе», и вот уже он — как будто О. Ефремов, а она —  Т. Доронина... К чему, зачем? А ни к чему, просто вспомнилось. На следующем спектакле этого уже не будет, зато наверняка вспомнится что-то другое.
О повторах. Они, конечно, есть, что и заставляет задуматься о долговечности данного спектакля. Фантазия Баргмана и Полянской воистину неиссякаема, но хватит ли её настолько, чтобы постоянно питать несчастную пьесу «Гэ Соколовой»? Выбранный режиссёром жанр репетиции даёт актёрам полную свободу действий, но всегда ли это хорошо? Бывало, заигравшись, Саши и Ира, кажется совсем забывали о зрителе, уходя слишком далеко от пьесы или попросту «комкая» её. Это может говорить и о том, что актёры устают от спектакля. Отсюда — одни и те же «примочки», шутки, вплоть до целых сцен. А если импровизация уступает место заученным репликам, то спектакль теряет свою неповторимость и превращается в обычное театральное представление с одним, раз и навсегда установленным сюжетом.
Такой вот спектакль появился в афише «Особняка». «Такой театр» вошёл в Союз Правых Театров. (Очевидно, Пивоварова и Ко не изнуряли себя придумыванием особо оригинального названия своему театру.) Спектакль весёлый, добрый; немножко чудной, но не рядовой, не обычный. Актёры оказываются первоклассными режиссёрами, чёрствый пирог оказывается свежим, а зрители с удовольствием отправляются гулять по ночной Москве в Петербурге.

Маша Долматова

E-mail пользователя:
Пароль:
Запомнить меня

У вас нет аккаунта? Создайте его сейчас.

Добавить комментарий

« Назад

« Предыдущая страница   | | Следующая страница »