Расизм: инстинкт или среда?

 (Обсуждение  статьи А.В.Вязовского «Корректируется ли поведение нацистов и расистов? Этологический анализ»).

Сейчас биологизация человеческого поведения в моде — у людей старательно ищут «инстинкты», как раньше искали бессмертную душу. Кажется, что явления национализма и ксенофобии, как «зверские» проявления человеческой сущности, легче всего интерпретируются биологически и этологически, поскольку выглядят как своего рода групповые «инстинкты». Статья А. В. Вязовского всецело посвящена развитию этого взгляда, конкурирующие объяснения социальными причинами автор даже не считает нужным рассматривать.

Однако эта «инстинктивность» проявлений национализма и ксенофобии, их «прирождённость» для групп, где соответствующие настроения укоренились уже давно, чисто кажущаяся. Более детальный анализ показывает, что интерпретация явлений национализма и ксенофобии как своего рода инстинктивной реакции на релизеры «чужого» облика в научном плане принципиально неверна.

А в плане практическом — всегда обман или самообман. Первый — со стороны ксенофобов, утверждающих извечность деления людей на «своих» и «чужих», на «мы» и «они». Второй — со стороны учёных противников ксенофобии, которые наивно считают, что выявив соответствующие релизеры и добившись при помощи тех или иных манипуляций несрабатывания интолерантной реакции на облик «чужого», будто бы можно решить проблему расовой и национальной ненависти.

Собственно, статья А. В. Вязовского и посвящена разным социальным манипуляциям такого рода. На деле как раз успешность попыток подобной манипуляции приведёт к результату, полностью обратному ожиданиям — к укреплению нацистских и ксенофобских настроений у склонных к ним индивидов, и по очень простой причине. Как всякие социальные существа, люди хотят делать выбор свободно и самостоятельно, они готовы быть убеждаемыми и убеждёнными, но не объектом манипуляций.

Факторы и механизмы, порождающие ксенофобию и другие проявления национальной ненависти (до вполне этаблированного «политического» национализма) — не биологической, а социальной природы. Современное капиталистическое общество устроено так, что особенности его функционирования регулярно затушёвывают в сознании людей тот фундаментальный факт, что все люди равны.

Да, процесс национальной дифференциации (обособление субэтносов, и их разделение с превращением в самостоятельные нации) описывается теми же поведенческими механизмами, что и дифференциация социальных ролей / социальных статусов в сообществах животных в рамках конкуренции «эгоистичных индивидов» за социальный ресурс. См. «Откуда берутся различия в национальном характере? Из социальной и классовой дифференциации».

Но этот механизм дифференциации частей внутри социального целого полностью принадлежит социоэтологии — новой поведенческой дисциплине, возникшей только в 1970-е гг., а никак не классической этологии. В частности, он будет действовать даже в случае, когда никаких релизерных систем, формирующих реакцию особей друг на друга, нет и не бывало, что мы и видим в явлениях социотомии у приматов, классовой и национальной дифференциации в человеческом обществе.

Не случайно все «настоящие» нации — это нации политические, объединённые общим рынком и общими интересами, так или иначе восходящими к этому рынку, а не общностью популяционно-расовых характеристик.

Какая уж тут общность, когда каждая из «больших идей», так или иначе связанных с появлением каждой нации неизбежно притягивает людей очень разного психологического склада и различного этнического происхождения, так что все соответствующие идеи служат мощнейшим средством метисации в человеческих популяциях.

Агентами метисации будут даже национальные или религиозные идеи, вроде бы ставящие цель отделить «своих» от «чужих» — просто потому что нация определяется общими интересами и общей культурой, выражающей интересы в том строе символических форм, который уникален для данной нации, а не общей биологией её представителей.

Так французская нация и связанная с ней идея «Бель Франс» объединяет кельтов Бретани, басков Бискайи, германское племя франков, провансальцев, гасконцев, сефардов Прованса, ашкинази Эльзаса, итальянцев Корсики, Савойи и Ниццы. У евреев около трети авторов талмудических трактатов — прозелиты или сыновья прозелитов, притом, что уже в раннем средневековье переход в иудаизм мужчин был чрезвычайно затруднён (наиболее известна история с перешедшим в иудаизм духовником Людовика Святого — ему пришлось спасаться в Испанию).

О великих светских, универсальных идеологиях — либерализме и коммунизме — я и не говорю. Они изначально рассматривают все межгрупповые различия между людьми как несущественные по сравнению с единством человеческого рода и тем фундаментальным фактом, что «все люди рождаются равными и имеют раувные права на жизнь, свободу и стремление к счастью».

Думаю, метисация как побочный эффект универсальности «больших идей», притягательных для более чем различных индивидов, для человеческих популяций более значима, чем прямой эффект межнациональных браков и вообще полового влечения между людьми разного этнического происхождения.

Тем более что присущее всем нормальным людям чувство любви работает в том же самом направлении «любви к дальнему и к чужому», пока чужаки в данной популяции появляются единицами и ещё не образуют обособленных групп (дальше уже перевешивает национальная ненависть, вырастающая из межгрупповой конкуренции, см. ниже). Вспомним тёплые чувства к неграм во время Фестиваля молодёжи и студентов в Москве 1957 г., от которых появилось немало «цветных» ребятишек. Сходные явления (т. н. «феномен редких самцов») присущ большинству видов животных.

Но у людей, где межгрупповые контакты разделены разнообразными социальными и классовыми перегородками, именно идейная близость оказывается мотором, преодолевающим национальные и расовые барьеры, отчего легко перерастает в близость семейную. Об этом нам рассказывает вся мировая литература, начиная с истории Руфи и Вооза, и кончая историей Ромео и Джульетты.

Точно также «эгоистичные индивиды» объединяются в социальное целое — сообщество животных отнюдь не в силу инстинктивного влечения к «своим» и отталкивания от «чужих», но в силу конкуренции за социальный ресурс (лучшие самки в популяции, лучшие территории на току и пр.). С одной стороны, она ведёт к прогрессивной дифференциации ролей, с другой — создаёт взаимозависимость дифференцированных «участников рынка» от взаимодействий друг с другом. К слову, в настоящих экономических системах (в капиталистической экономике) свободная конкуренция участников рынка по неким общим правилам игры ведёт к тем же самым системным эффектам, что и в сообществах животных — дифференциации частей, разделение ролей между участниками на фоне увеличения их взаимозависимости от взаимодействий друг с другом = интегрированности в системное целое.

Социальные же причины роста национализма и ксенофобии универсальны, давно известны и хорошо изучены. См. прекрасную статью Александра Тарасова "Фашизмов много". Среди прочего автор отмечает, что фашистские движения всегда сильно окрашены религией. Если христианские, мусульманские, иудаистские, индуистские, языческие, даже буддистские фашиствующие течения... нет и не было только атеистических.

Замечу, что для меня нет разницы между нацистами и «цивилизованными» националистами. Нацист, убивающий негров или вьетнамцев на улице, реализует в действиях ту же идею племенной исключительности, какую «цивилизованный» националист, журналист, профессор или депутат реализует на уровне собственно идей, заражающих окружающих. Среди социальных причин фашизма главнейшая — т. н."веймарский синдром«. Это экономический спад, который отбрасывает в бедность именно тех, кто б в другой ситуации был бы стержнем среднего класса — лавочников, обслуживающую их интеллигенцию, вообще всех живущих частной практикой, а не трудом, на доход, а не на зарплату, до охранника на рынке и частного репетитора включительно. Эти люди как раз становятся источником и одновременно питательной средой фашистских, ксенофобских и националистических настроений.

Экономический кризис в странах, «склонных к фашизму», часто сочетается с политической катастрофой (ГДР — 1989, СССР — 1991 годы) или с военным поражением, как в Германии в 1919 году. Но в принципе для провоцирования национализма и ксенофобии это не обязательно: в Коста-Рике без всякой войны приток гастарбайтеров из Никарагуа в годы либеральных реформ вызвал резкий рост ксенофобии по отношению к ним.

В Германии и в Японии после 1945 года при долго сохраняющейся популярности фашистских и расистских идей у взрослого населения (целое поколение оставалось ими заражено) удалось не допустить организации нацистов, так как экономический кризис быстро перешёл в рост, а не растянулся на 20 лет, как у нас. У нас же преодоление бедности не просматривается и через 50 лет, так как все плоды экономического роста в России достаются капиталистам и, в виде взяток от бизнеса, госчиновникам, но не трудящимся. Поэтому рост нацизма и ксенофобии в нашей стране без левого поворота (и, шире, без восстановления социальной справедливости, нагло попранной в 1989—1991 годы и далее), станет проблемой, нерешаемой манипулятивными мерами этологического или иного характера.

Это «отбрасывание в бедность» кажется непонятным и неожиданным лишь самим средним слоям, когда все усилия идут на преуспеяние в жёсткой конкурентной среде и чтобы понять, как функционирует система в целом, нет уже не желания, ни сил (так обманутый супруг узнаёт последним правду о поведении жены). В данном случае «правда» состоит в том, что массовое обеднение целых стран или групп населения для капитализма — норма, а не редкое исключение. На одного выигравшего в конкуренции должно быть 9 проигравших (некоторые называют более благоприятное соотношение 20:80), чтобы этот один, оттеснив их в конкуренции, мог забраться по социальной лестнице наверх.

И этот один выигрывает не потому, что он «лучше» — умней, талантливей, честней, профессиональнее в каком-либо мастерстве, а потому что благодаря жёсткости, изворотливости, эгоистичности и обману смог поставить этих девятерых в угнетённое и управляемое положение и силой удерживает их там при помощи и идеологической поддержке всего общества.

Наличие у индивида не лучших личностных качеств, выделенных курсивом, при капитализме является совершенно необходимым «дополнением» ума и таланта, без которых неконкурентоспособны ни тот, ни другой. Легко видеть, что национализм и ксенофобия культивируют именно эти чувства, поднимая их до холодно-презрительного отношения к «чужакам», представлений о том, что «чужие» понимают и уважают лишь силу (отсюда следует обязательный культ силы среди «своих», а где сила, там и насилие). Не следует недооценивать роль физической или военной силы, которой в либеральном обществе целые народы и социальные слои удерживаются в угнетённом, униженном состоянии. Томас Фридман, обозреватель New York Times, писал: «Невидимая рука рынка никогда не окажет своего влияния в отсутствие невидимого кулака. МакДональд не может быть прибыльным без МакДоннел Дугласа, производящего F-15. Невидимый кулак, который обеспечивает надежность мировой системы благодаря технологии Силиконовой долины, называется Вооруженные силы наземные, морские и воздушные, а также Корпус морской пехоты США».

Как пишет о том же самом Иммануил Валлерстайн: «Цель расизма — не в изгнании и тем более не в истреблении какого-либо народа, но в сохранении его как составной части государственной системы в качестве „Untermenschen“, недочеловеков, которых можно эксплуатировать экономически и использовать как козлов отпущения в политических целях».

Естественно, что у людей рыночных в условиях, если их основанная профессия не востребуется или у них ещё нет её, этой профессии, так и тянет добрать в конкурентоспособности за счёт культивирования в себе вышеназванных конкурентных качеств (ловкости, изворотливости, культа силы и эгоизма), и столь же естественно, что они обращаются на «чужих». У людей, в отличие от животных, все биологические потребности и влечения никогда не удовлетворяются напрямую, но всегда опосредуются знаками, набором символических форм определённой культуры.

И диффузному конкурентному чувству, плавно перерастающему в неприязнь к «чужим» — скажем, к «москвичам» или «лимите», а затем и к «чёрным», естественно требуется символ, знак, чтобы направлять это чувство по цели. Им оказывается специфический образ «чужого», за которым уже можно не видеть конкретного человека. Легко видеть, что все люди будут равны, если им подобрать среду обитания, обеспечивающую максимальную самореализацию. Как писал Конрад Лоренц, поскольку высшие позвоночные — очень сложно устроенные и к тому же социальные существа, всякий собственный дефект индивида, от порока сердца до повышенной возбудимости, может быть скомпенсирован физиологическими или социальными механизмами, без которых эта особь была бы элиминирована отбором, а с такой «социальной поддержкой» может проявить уникальный талант, отсутствующий у «нормальных».

Например, люди с IQ>140 чрезвычайно тяжелы в общении: они полностью ориентированы на получение информации, игнорируют эмоциональный компонент общения, злы и занудны, но в целом популяции есть смысл их поддерживать. Храбрецы, готовые вступить в бой с леопардом или врагом племени, совершенно необходимы в обществе, но часто агрессивны, провоцируют ссоры по пустякам и опасны для окружающих, когда выпьют. У людей, наиболее социальных существ из всех позвоночных, роль социальной наследственности и социальной поддержки в компенсации недостатков и реализации талантов индивида максимальна и намного превышает силу всех чисто биологических механизмов.

Вернёмся к национализму и ксенофобии. Обыватель, человек рыночный, не знает эту правду про соотношение 1:9, но чувствует её нутром. При устойчивом процветании «прилив поднимает все лодки» и обыватель может ещё отмахиваться от неё, верить, что именно он будет тем самым одним успешным из десяти. Тем более что «эгоистическим индивидам» в рыночной экономике совершенно необходимо чувствовать так, как будто именно ты центр мира, что ты в чём-то — лучше всего в том, чем ты занимаешься — выше и лучше других, хотя минимальное научное образование показывает что и первое и второе неверно. Каждый индивид есть малая, заменимая часть сложной стохастической системы — общества, объект управления и регуляции со стороны системы. Кстати, единственная осмысленная форма социальной активности — стремиться не «наверх» социальной пирамиды, а менять механизмы управления и регуляции в системе в сторону более человеческих, чтобы общество было более равноправным и менее пирамидальным, чтобы меньше пришлось работать кулаками, локтями и златом при самореализации.

Но вот в условиях бедности, безработицы, унизительной невостребованности (в России в них находится от половины до двух третей населения) обыватель из «средних слоёв» неизбежно встаёт перед выбором:

1) или сделать интеллектуальное усилие и принять правду о капиталистической системе и затем реализовать эту правду в действии, выбрав одну из антикапиталистических альтернатив — марксизм ли, анархизм, любую идею, которая хочет изжить частную собственность и рынок (подчёркиваю — не запретить, а изжить, на философском языке «снять»).

2) или сделать усилие нравственное и сознательно выбрать толерантность и политкорректность взаимоотношения с другими индивидами, сознательно захотеть жить в color blind society, как это называют американцы.

Между прочим, те нешуточные усилия, которые прикладывает американское общество, чтобы удерживать даже современный уровень политкорректности, существующей в основном на словах, показывает органичность национализма и расизма во всяком обществе, построенном на собственности, конкуренции и рынке. Дело в том, что все чувства, связанные с соответствующими ценностями, в психологическом отношении тождественны чувствам, питающим национализм, расизм и ксенофобию, и отличаются только отсутствием фетишизма, жёсткой привязанностью к специфическому облику «чужого». «Чужой» — потенциальный объект приложения неприязни и дискриминации в капиталистическом обществе — это твой сегодняшний конкурент, не обязательно «чёрный» или «цветной».

Отсюда и та натужность, смешные и неестественные формы, которые принимает политкорректность у американцев — ведь нормой для всего западного общества является расизм, национализм, и дискриминация гастарбайтеров. Наоборот, в советском обществе национальное и расовое равноправие было нормой, и все приличные люди людей оценивали по человеческими качествам, не национальности, и даже не задумывались о ней. Даже наши собственные черносотенцы и расисты до сих пор по инерции считают нужным оправдываться и как-то маскировать ксенофобию. На Западе же национализм и расизм до 1945 года были нормой для политической и научной элиты, и сейчас представления о врождённом биологическом неравенстве людей органичны для западных интеллектуалов. Зайдите на любой нацистский сайт — там обоснование начинается именно в этого тезиса.

Естественно, обыватель своей в массе хочет уйти от выбора — ни 1) ни 2) для него неприемлемы, тем более что все силы ума и души давно заняты бытом, жизненными и служебными передрягами, в общем, борьбой за существование в разных формах. На понимание ситуации и учёт своих собственных долгосрочных интересов не остаётся ни времени, ни сил.

Вот тут и рождается националистический/ксенофобский миф — что все беды, проблемы и неурядицы от «чужих», и что чужие «безусловно хуже», и это «хуже» оправдывает их унижение, даже предписывает его («мы» же — «свои» — «лучше»). Кстати, точно также и в той же самой ситуации рождается всякий миф. Как писал К. Леви-Строс «лишь история символических функций позволяет объяснить то, что для человеческого интеллекта вселенная всегда недостаточно значима, а разум всегда имеет больше значений, чем...объектов, которым их можно приписать. Разрываемый между...двумя системами — системой означающего и системой означаемого, человек с помощью магического мышления обретает третью систему, в которую вписываются противоречивые дотоле данные. Но эта третья система, как известно, возникает и развивается в ущерб познанию [курсив мой — В. Ф.]» (Леви-Строс, 2001: 191).

Другое дело, что представители примитивных народов в ситуации, единственным выходом из которой является этой также, существуют всегда, а людей современных капитализм периодически вталкивает в эту ситуацию, как бы макая в дерьмо. И пока эта ситуация присутствует, все успехи Просвещения и Секуляризации, связанные с увеличением суммы знаний, которыми человек может оперировать, с созданием у него разумного, целостного представления о мире, в общем, могут быть обёрнуты во зло. Как писал Оруэлл: «Знание — сила, которая сейчас сражается на стороне предрассудков». Объяснение националистических/ксенофобских мифов «инстинктами» и поиск «релизерных схем», в силу которых мы вроде бы обречены негативно реагировать на «чужого», если только не будем избавлены благодетельной манипуляцией — типичный тому пример.

Следствие мифа — возникающая враждебность к чужим, чужим вообще (опять же как у примитивных народов, где вопрос о причине вражды встречает объяснения, никак не соприкасающиеся с реальностью). Она недолго остаётся такой диффузной и неопределённой, но буквально сразу же «означивается» характерным обликом того Другого, — с которым конкурентные столкновения по жизни происходят чаще всего и напрягают больше всего. В царской России это были «бунтовщики, стюденты, жиды и поляки», в современной — кавказцы с таджиками (жаль только, нету «бунтовщиков», а «стюденты» вполне лояльны системе).

Возникает фетишизм ненависти — по тем же причинам, по каким в капиталистическом обществе вообще возникает товарный фетишизм, исследованный Марксом, и возникает тем же самым способом, через создание мифа как способ уклонения от попытки понять суть проблем, которыми каждого отдельного индивида напрягает система. Облик Другого фокусирует чувства ненависти, страха и превосходства, направляет их по цели — людям иной национальности. Чтобы выжить и преуспеть во враждебном окружении, эти Другие поневоле становятся источником тех самых проблем, в которых их подозревали (преступность, коррупция, эксплуатация и пр.).

Возникает и поддерживается порочный круг самооправдывающегося прогноза, благодаря которому нагнетаются взаимные предубеждения и ненависти, причём чисто социально-экономическим путём, без всяких «релизеров» и «инстинктов». Думаю, они — это лишние сущности в анализе данных общественных явлений (пусть даже эти явления часто интерпретируются как «обнажающие звериное нутро» в человеке), так что обращение к ним должно быть отсечено бритвой Оккама.

Факторы формирования межгрупповой (в том числе национальной и расовой) ненависти превосходно изучены психологами. В книге Дж. Чалдини «Психология влияния» подробно описаны классические опыты американского социолога турецкого происхождения Музаффара Шерифа по созданию и гашению межгрупповой вражды.

Оказывается, всякая ситуация межгрупповой конкуренции немедленно вызывает сильную и устойчивую межгрупповую вражду, даже в случае когда мальчики-испытуемые случайным образом, и между ними не было никаких биологических, тем более расовых различий. «Простого распределения мальчиков по двум помещениям оказалось достаточно, чтобы... возбудить чувство „мы против них“, а присвоение группам названий („Орлы“ и „Гремучие змеи“) усилило чувство соперничества. Мальчики стали принижать достижения другой группы и высмеивать её членов. Однако по-настоящему страсти разгорелись тогда, когда экспериментаторы ввели во взаимодействие мальчиков элементы конкурентной деятельности. Охота за сокровищами, игра „хижина против хижины“, перетягивание каната, атлетические состязания привели к появлению обидных прозвищ и конфронтации... членов чужой команды обзывали „мошенниками“, „трусами“ и „вонючками“... развешивались угрожающие надписи, обычным явлением стали потасовки в столовой» (Чалдини, 2006: 170).

От совместного существования команд в одном лагере вражда только усиливалась и принимала всё более экстремальные формы (переход от словесных оскорблений и угроз к оскорблению действием дракам и взаимным подлостям). Раз, возникнув вследствие конкуренции, межгрупповая вражда немедленно связывалась с любыми деталями внешнего облика членов обоих команд, даже самые случайные признаки подростки постоянно пытались переосмысливать как групповые символы, «подходящие» для фокусировки вражды, пока не останавливаются на самом подходящем. Как только соответствующее означивание произошло, индивидуальные личности с той, а во многом и с «этой» стороны полностью исчезают за соответствующим символом. Так для мента, стригущего купоны с кавказцев и таджиков в метро, нет отдельных людей, это просто разные категории «зверьков» и ориентировки с «типичной внешностью» представителей разных наций работают на закрепление этого стереотипа.

Но, как взаимная ненависть создана межгрупповой конкуренцией, так она погашается равноправным сотрудничеством. Солидарность, равенство, вообще всякое устранение конкуренции из отношений в социуме тушат межгрупповую ненависть, как песок сбивает пламя.

После вышеописанных опытов Музаффар Шериф с соавт.  смоделировал серию ситуаций, когда межгрупповое сотрудничество — обязательное условие общей пользы, а межгрупповая конкуренция принесёт один вред. Так, во время продолжающейся весь день экскурсии было «обнаружено», что застрял в канаве единственный грузовик, на котором возможно привести продукты, и его всем необходимо толкать. В другой раз был организован перерыв в снабжении лагеря водой, поступающей из отдалённого резервуара, и всем вместе нужно было восстанавливать трубопровод и т. п. Шериф отмечает, что решающую роль в прекращении вражды сыграло навязывание группам общих целей. Собственно, поэтому в советском обществе мы были избавлены от ксенофобии и национализма.

Результаты Шерифа обладают высокой воспроизводимостью. Сотрудничество эффективно уменьшало межгрупповую вражду в многонациональных коллективах студентов колледжей и сотрудников коммерческих организаций (Чалдини, 2006). На этом основании была разработана система методов по снижению межнационального напряжения в классах, включающих представителей разных расовых и этнических групп (что становится всё более актуальным для Москвы и других мегаполисов).

Стандартный учебный процесс модифицировали таким образом, чтобы он включал в себя элементы сотрудничества и создавал предпосылки к дружбе представителей разных этнических групп. Наиболее эффективен т. н. метод картинки-головоломки, предложенный Эллиотом Аронсоном и апробированный в Техасе и Калифорнии (см. Aronson et al., 1978). Он заключается в следующем. Педагоги побуждают учащихся к совместной работе по овладению материалом, который будет проверяться на предстоящем экзамене. В этой связи создают команды учащихся, причём каждому предоставляется только часть информации, необходимой для решения учебной задачи. Поэтому школьникам приходится постоянно учить друг друга и помогать друг другу, и в этом процессе взаимного обучения каждый нуждается во всех остальных. Как только в решении соответствующей задачи школьники из соперников превращаются в союзников, межнациональная вражда исчезает, как будто её не было вовсе

А попытки подавлять ксенофобские настроения путём манипуляции дают наиболее отрицательный эффект именно тогда, когда эта манипуляция оказывается успешной. Поскольку неприятие «чужого» — это не инстинктивная реакция, а сознательный (пусть не всегда осознанный) выбор в пользу ксенофобии, сам факт манипуляции обнаруживается очень быстро, после чего человек лишь укрепляется в своих настроениях и ещё активней заражает ими других. Как говорится, обжегшись на молоке, дует на корову.

по данным научно просветительского интернет-журнала "Скепсис"

E-mail пользователя:
Пароль:
Запомнить меня

У вас нет аккаунта? Создайте его сейчас.

Добавить комментарий

« Назад

« Предыдущая страница   | | Следующая страница »