Конфликт классов в капиталистической миро-экономике

Понятие социального класса не было изобретено Карлом Марксом. Оно было известно грекам, затем оно вновь появляется в европейской социальной мысли XVIII века и, в частности, в работах, вдохновлен­ных Французской революцией.

Вклад Маркса в эту традицию сводится к трем положениям. Первое, Маркс утверждает, что вся история есть на самом деле история борьбы классов. Второе, он указывает на тот факт, что класс «в себе» (an sich) не обязательно является классом «для себя» (fur sich). Третье, он настаивает на том, что основной кон­фликт, определяющий капиталистический способ производства, — это конфликт между буржуа и пролетарием: между теми, кто владеют средствами производства, и теми, кто ими не владеют. (В противопо­ложность той идее, согласно которой ключевым является антагонизм между производительным и непроизводительным секторами — анта­гонизм, в котором активные собственники и трудящиеся вместе про­тивостоят рантье, не участвующим в производстве.)

Тогда как классовый анализ стал использоваться для революцион­ных целей, нереволюционные мыслители так или иначе отказались от него, чему, как правило, сопутствовали пылкие разоблачения его не­правомерности. С тех пор каждое из трех основных утверждений Маркса по классовому вопросу остается предметом яростных споров.

Макс Вебер ставил под сомнение то, что классовый конфликт представляет собой фундаментальную форму конфликта между соци­альными группами, утверждая, что класс — наряду с общественным положением (status) и идеологией — есть только одно из трех более или менее равнозначных измерений, в которых формируются группы. Многие из учеников Вебера пошли еще дальше и заявляли, что пер­вичным или «изначальным», по отношению к классовому, является конфликт между статусными группами.

На то положение, что классы существуют как «классы в себе» не­зависимо от того, осознают ли они свое существование в качестве класса в данный момент времени, являются ли они классом «для се­бя», различные социальные психологи отвечают тем утверждением, что единственно осмысленными конструкциями являются так назы­ваемые «субъективные» построения, т. е. что индивиды лишь тогда являются членами тех или иных классов, когда они признают себя принадлежащими им.

Наконец, в противовес утверждению, что буржуазия и пролетариат суть две важнейшие и в рамках капиталистического производства по­лярно оппозиционные по отношению друг к другу социальные груп­пы, многие аналитики, цитируя самого Маркса, отвечают, что здесь мы имеем дело более чем только с двумя классами и что со временем «поляризация» скорее уменьшается, чем увеличивается.

Каждый из этих контрдоводов на положения Маркса, в той мере, в какой они принимались, приводили к ухудшению политической стра­тегии, основанной на оригинальном марксистском анализе. Так что одним из способов парировать их будет указание на идеологические корни этих контрдоводов, что, конечно, неоднократно и делалось. Возражениями такого рода невозможно пренебречь. Но поскольку идеологические искажения подразумевают теоретическую неточ­ность, в долгосрочной перспективе более эффективным — как в интел­лектуальном, так и в политическом плане — будет сосредоточиться на обсуждении теоретической полезности этих разнящихся интерпрета­ций.

Кроме того, непрекращающиеся нападки на эти Марксовы поло­жения о классе и о классовом конфликте, соединяясь с реальностью современного мира, вносят в марксистский лагерь интеллектуальную неуверенность, которая последовательно проявилась в развертывании трех дискуссий: о важности так называемого «национального вопро­са»; о роли определенных социальных слоев (в частности, крестьянст­ва и «мелкой буржуазии» и/или «нового рабочего класса»); и наконец, о полезности понятия глобальной пространственной иерархизации («центр» и «периферия») и связанного с ним понятия «неравный об­мен».

Уже в XIX веке «национальный вопрос» начал отравлять жизнь марксистским (и социалистическим) движениям, особенно в Австро-Венгерской и Российской Империи. «Крестьянский вопрос» как тако­вой вышел на первый план в период между двумя мировыми войнами в ходе китайской революции. Наконец, зависимая роль «периферии» стала ключевой дискуссионной темой после Второй мировой войны, на волне Бандунгской конференции, деколонизации и становления «Третьего мира». Эти три вопроса на деле являются вариациями одной-единственной темы: как следует интерпретировать эти утвержде­ния Маркса? Каковы на самом деле основания формирования классов и классового сознания в капиталистической миро-экономике, как она исторически развилась? И как, наконец, можно согласовать описания мировых событий, проводимые исходя из этих положений, с полити­ческими определениями современного мира, которые формируются в результате актуальной деятельности социальных групп?

В связи с этими историческими дебатами я предлагаю разобрать, что именно капиталистический способ производства говорит о том, кто такие на деле буржуа и пролетарий и каковы политические по­следствия тех различных способов, какими буржуа и пролетарии встраиваются в капиталистическое разделение труда.

Чем является капитализм как способ производства? Ответ на этот вопрос не прост, и потому он не становился предметом широких дис­куссий. Представляется, что для формирования этой «модели» соче­таются несколько элементов. Капитализм есть единственный способ производства, в котором максимизация производства прибавочной стоимости поощряется уже сама по себе. Во любой исторической сис­теме одна часть произведенного предназначается для потребления, а другая направляется на обмен, и лишь при капитализме производите­ли поощряются прежде всего за умножение меновой стоимости и об­речены на ущерб в случае пренебрежения этим. «Поощрение» и «ущерб» опосредуются структурой, которая называется «рынком». Рынок — это структура, а не институт; это структура, формируемая действием множества институций (политических, экономических, социальных и даже культурных) и являющаяся главной ареной эко­номической борьбы.

Не только излишек максимизируется ради него самого, но соответ­ственно поощряются и те, кто используют избыток для накопления еще большего капитала с целью производства еще большего излишка. Таким образом осуществляется принуждение к постоянному расши­рению деятельности, при том что индивидуалистические предпосыл­ки, заложенные в самой системе, делают ее постоянное расширение невозможным.

Как функционирует поиск прибыли? — Посредством создания от­дельным фирмам (они могут варьироваться в своих размерах от инди­видуальных агентов до больших организаций, в том числе с государ-ственныым участием) законных оснований для присвоения прибавоч­ной стоимости, создаваемой трудом ее непосредственных производи­телей. Но если вся прибавочная стоимость, или ее самая большая часть, потребляется только тем меньшинством, которое владеет «фирмами» или контролирует их, то мы еще не имеем капитализма.

На самом деле примерно такое положение дел было характерно для различных предкапиталистических систем.

Капитализм, кроме этого, предполагает действие структур и ин­ститутов, которые прежде всего поощряют ту подгруппу владельцев и управляющих, кто лишь частично использует прибавочную стоимо­сти для своего собственного употребления, направляя другую ее часть (как правило, большую) на новые инвестиции. Сама структура рынка содействует тому что те, кто не накапливает капитал (и просто по­требляет прибавочную стоимость), в конце концов проигрывают тем, кто накапливает капитал и инвестирует его в производство.

В этой связи мы можем обозначить как представителей буржуазии тех, кто получает ту или иную долю прибавочной стоимости, ими са­мими не создаваемой, и частично ее направляет на накопление капи­тала. То, что определяет буржуа, это не какая-то особенная профессия и даже не правовой статус собственника (хотя исторически это было важно), но тот факт, что буржуа присваивает, индивидуально или как член некой группы, долю прибавочной стоимости, им самим не созда­ваемую, и в состоянии ее инвестировать (опять же или индивидуаль­но, или как член некоего коллектива) часть ее в средства производст­ва.

Существует широчайший спектр возможных организационных ус­тановлений, позволяющих сделать это, и классическая модель «сво­бодного предпринимателя» является в этом отношении лишь одной из реализованных возможностей. Какие организационные формы преоб­ладают в тот или иной исторический момент и в том или ином госу­дарстве (поскольку сами эти установления зависимы от актуальных правовых положений), с одной стороны, функционально определяется состоянием развития миро-экономики в ее целокупности (и роли того или иного государства в этой миро-экономике) и, с другой стороны, развившимися формами классовой борьбы в этой миро-экономике (и в границах того или иного государства). Следовательно, как и все соци­альные конструкты, «буржуазия» не есть некое статическое явление. Этот термин служит обозначению класса, находящегося в процессе вечного воссоздания и, следовательно, постоянного изменения как по форме, так и по составу.

По идее, это настолько очевидно (по крайней мере если учитывать определенные эпистемологические посылки), что подобное положе­ние можно принять за трюизм. Но вместе с тем специальная литера­тура переполнена спекуляциями о том, является или не является та­кая-то локальная социальная группа «буржуазией» (или «пролетариатом»), если ее определять на основании той или иной модели органи­зационного установления, заимствованной из другого места и момен­та исторического развития капиталистической миро-экономики. Од­нако идеального типа не существует. (Довольно забавно то, что сами веберианцы это понимают, хотя «идеальный тип» и является вебери-анским методологическим концептом, тогда как множество марксис­тов, напротив, постоянно пускают в ход «идеальные типы».)

Если мы принимаем то, что «идеального типа» не существует, то мы не можем больше определять (то есть абстрагировать) «классы» через свойства, но только через процессы. Как индивид становится буржуа, остается буржуа, перестает быть буржуа — вот это и нужно анализировать. Основной способ стать буржуа — это добиться успеха на рынке. Как именно индивид добивается первичного преуспевания — это вторичный вопрос. Пути к нему могут быть самыми различными. Существует модель Горацио Алжера — выдвижения из среды трудя­щихся классов благодаря индивидуальным сверхусилиям (что удиви­тельно напоминает марксовский «истинно революционный» путь от феодализма к капитализму). Существует модель Оливера Твиста — когда твой талант делает возможным принятие тебя в более высокие слои общества. Существует модель Хораса Манна — когда индивиду­альный потенциал демонстрируется через успехи в получении фор­мального образования.

Но путь, который ведет на стартовую позицию, не столь уж важен. Большинство буржуа становятся таковыми по наследству. Доступ к «плавательной дорожке» может быть разным и порой весьма прихот­ливым. Главное здесь то, умеет или не имеет тот или иной индивид (или фирма) плавать. Ведь чтобы быть буржуа, необходимо иметь навыки, которыми не каждый наделен: практичность, жесткость, усердность. Причем во все времена определенный процент буржуа терпят на рынке неудачу и идут ко дну.

Более важным, однако, является то, что существует довольно большая группа тех, кто добивается успеха, и что внутри этой группы имеется достаточно большое количество, если не большинство, лю­дей, стремящихся насладиться преимуществами своего положения. Одно из этих потенциальных преимуществ состоит в уменьшении необходимости участия в жесткой конкурентной борьбе. Но так как предположительно именно рынок является источником первичного дохода, то в этой связи структурируется запрос на обеспечение спосо­бов поддержания уровня доходов при снижении необходимых трудо­вых затрат. И это усилие — социальное и политическое — является усилием по преобразованию достигнутого экономического успеха в со­циальную позицию, в статус. Статус есть не что иное как окамене­лость, в которой схватываются вознаграждения за прошлые достиже­ния.

Проблема буржуазии заключается в том, что динамика капитализ­ма проявляется в экономике, а не в политических или культурных институциях. Поэтому всегда появляются все новые буржуа, еще ли­шенные статуса, но притязающие на его обретение. Но поскольку лю­бой высокий статус лишается своей ценности, если им наделены слишком многие, то «нувориши» («недавно преуспевшие») пытаются всегда оттолкнуть других, чтобы самим утвердиться на их месте. Удобной мишенью здесь становятся та подгруппа «давно преуспев­ших», представители которой, обретя искомый статус, больше не про­являют себя активно на рынке.

То есть в любой момент имеется три сегмента буржуазии: «нуво­риши», «почивающие на лаврах» «рантье» и традиционные буржуа, продолжающие проявлять себя активно на рынке. Чтобы уяснить ха­рактер отношений между этими тремя подгруппами, нам следует иметь в виду то, что третья из них почти всегда является наиболее многочисленной и, как правило, более многочисленной, чем две дру­гие вместе взятые. Она — основной источник относительной стабиль­ности и «однородности» буржуазного класса.

Тем не менее иногда случается так, что процент «нуворишей» и «рантье» увеличивается. Можно сказать, что в общем это характерно для периодов экономического спада, когда равно можно наблюдать и увеличение числа банкротств, и возрастание концентрации капитала.

В подобные моменты часто бывает так, что политическая рознь внутри буржуазии становится довольно острой. Терминологически эта рознь зачастую определяется как противостояние «прогрессив­ных» и «консервативных» элементов. Первые требуют того, чтобы институциональные «права» и возможности были определены или переопределены в перспективе активной рыночной деятельности (со­гласно принципу «равенства шансов»), тогда как вторые, «реакционе­ры», настаивают на сохранении установленных привилегий (так назы­ваемой «традиции»). Представляется, что Английская Революция дос­таточно ясно иллюстрирует такого рода внутрибуржуазный конфликт.

То, что делает анализ этой политической борьбы столь спорным, а его реальные результаты зачастую столь двусмысленными (и сущно-стно «консервативными») — это тот факт, что больший сегмент самой буржуазии даже в ходе конфликта притязает на привилегии как«классового», так и «статусного» характера. Т.е. как индивиды и как подгруппы они ставят на то, что в любом случае не останутся в про­игрыше, какая бы перспектива не возобладала. Отсюда, типическими для них оказываются политическая нерешительность, колебания, по­иски «компромисса». И если вследствие непреклонности другой под­группы немедленный компромисс невозможен, то они просто дожи­даются благоприятного изменения ситуации (как, в случае Англии, то было в 1688—1689 гг.).

Хотя анализ этих внутрибуржуазных конфликтов, отправляющий­ся от риторики различных оппозиционных по отношению друг к дру­гу буржуазных групп, и является некорректным, я далек от утвержде­ния того, что все эти конфликты не важны или что они нисколько не влияют на актуальные процессы в капиталистической миро-экономике.

Эти внутрибуржуазные конфликты как раз и являются частью пе­риодических потрясений, вызываемых в системе неизбежностью эко­номических спадов; они — составляющая механизма обновления и оживления сущностного движителя системы: накопления капитала. Они очищают систему от большого числа бесполезных паразитов, приводят социополитические структуры к большей согласованности с изменяющимися сетями экономической деятельности и обеспечивают идеологическое легендирование текущим структурным переменам. Если угодно — можете называть это «прогрессом». Что касается меня, то я предпочитаю закрепить этот термин за более фундаментальными общественными преобразованиями.

Эти другие общественные преобразования являются результатом не эволюции характерных черт буржуазии, но эволюции характерных черт пролетариата. Определив буржуазию как класс, чьи представите­ли присваивают прибавочную стоимость, не создаваемую ими сами­ми, и часть которой они направляют на накопление капитала, нам следует определить пролетариат как такой класс, чьи представители часть стоимости, произведенной ими, уступают другим. В этом смыс­ле при капиталистическом способе производства существуют лишь буржуа и пролетарии. Эта поляризация является структурной.

Давайте разберемся с тем, какие изменения привносит этот подход в понятие «пролетарий». Им устраняется в качестве определяющей характеристики пролетария выплата производителю заработной пла­ты. Сама отправная точка этого подхода иная: производитель создает стоимость — что происходит с ней далее? Логически существуют три возможности. Либо им «получается» (т. е. сохраняется) вся эта стоимость, либо ее часть, либо вообще ничего. Если он не сохраняет ее целиком для себя, но «передает» всю ее или ее часть кому-то другому (человеку или «предприятию»), то в обмен он может получить или вообще ничего, или товары, или деньги, или товары и деньги.

Если производитель действительно сохраняет за собой всю стои­мость, производимую им на протяжении всей его жизни, то он не уча­ствует в капиталистической системе. Однако в рамках капиталистиче­ской миро-экономики такой производитель — это явление много более редкое, чем мы думаем. Даже так называемые «натуральные хозяйст­ва», как весьма часто оказывается, так или иначе передают произве­денную прибавочную стоимость кому-то другому.

Если мы исключим эту группу, то другие логические возможности составят реестр из восьми возможных типов пролетариев, из которых только один оказывается соответствующим классической модели: рабочий, который передает всю созданную им стоимость «собствен­нику», а взамен получает деньги (то есть заработную плату). Другими вариантами окажутся такие знакомые нам типы, как мелкий произво­дитель (или крестьянин-"середняк«), фермер-арендатор, издольщик, батрак-поденщик, раб.

Естественно, существует и другое измерение, в котором соопреде-ляется каждый из этих «типов». Это измерение вопроса о той степени, в какой работающий вынужден принимать на себя исполнение так или иначе определенной производственной роли под давлением рын­ка (случай, цинично называемый нами «свободным» трудом) или же в силу действия того или иного политического аппарата (случай, более откровенно обозначаемый нами как «принудительные» или «обяза­тельные» работы). Другой вопрос — это длительность контракта: за­ключается ли он на день, на неделю, на год или пожизненно. Третий вопрос состоит в том, может ли соотнесенность производителя с тем или иным конкретным собственником быть перенесена на другого собственника без согласия на то самого производителя.

Степень принуждения и длительность контракта соопределяют способ оплаты. Так, например, «мита» в Перу XVII века была прину­дительным — но ограниченным временным периодом — оплачиваемым деньгами трудом. В случае работ по договору об ученичестве ученик передавал мастеру всю произведенную им стоимость, получая в об­мен, главным образом, товары; договор при этом заключался на опре­деленный срок. Батрак, в свою очередь, также передавал нанимателю всю произведенную им стоимость, теоретически получая за это день­ги, на практике же — товары; причем его контракт теоретически заключался на год, практически же — на всю жизнь. Различие между батраком и рабом существует, конечно же, «в теории», но в двух мо­ментах проявляется и на практике. С одной стороны, помещик мог «продать» раба, но, как правило, не мог продать батрака; а с другой стороны, если третье лицо предоставляло батраку деньги, то послед­ний был вправе разорвать свой контракт, что было невозможно в слу­чае раба.

Я предложил эту морфологическую схему не ради нее самой, но чтобы прояснить определенные процессы в капиталистической миро-экономике. Существуют существенные различия между разными формами труда в плане их экономических и политических последст­вий.

С экономической стороны, я думаю, можно сказать, что из всех процессов труда, которые могут контролироваться простым образом (то есть с минимальными издержками), — денежно оплачиваемый труд, скорее всего, является наиболее высокооплачиваемым. Следова­тельно, тот, кто присваивает прибавочную стоимость, должен предпо­читать везде, где это только возможно, другие формы отношений с производителем. Однако очевидно, что процессы труда, требующие дорогостоящего контроля, оказываются менее затратными, если ка­кая-то часть прибавочной стоимости, которая иначе направлялась бы на этот дорогостоящий контроль, возвращается производителю. Са­мый простой способ осуществления этого — введение заработной пла­ты. Таково историческое (и актуальное) основание существования системы денежной оплаты труда.

Поскольку денежная оплата труда, с точки зрения буржуазии, есть довольно затратный способ его организации, то легко понять, почему оплачиваемый деньгами труд никогда не являлся единственной, а до недавнего времени даже не был основной формой организации трудо­вого процесса в капиталистической миро-экономике.

В капитализме, однако, имеются свои противоречия. Одно из этих базовых противоречий заключается в том, что нечто, являющееся вы­годным в ближайшей перспективе, не обязательно оказывается вы­годным в перспективе долгосрочной. Способность роста системы в целом (необходимая для поддержания ставки дохода) регулярно бло­кируется ограниченностью мирового спроса. Одним из способов вый­ти из этого тупика является социальная трансформация определенных процессов производства путем перехода на систему денежной оплаты труда. Это приводит к увеличению доли производимой стоимости, сохраняемой за ее непосредственным производителем, и тем самым —

к росту мирового спроса. В результате на протяжении всей истории капиталистической миро-экономики общий процент распространения денежной оплаты труда как форма его организации постоянно возрас­тал. Именно эта тенденция и обозначается обычно как «пролетариза­ция».

То, какая именно форма организации труда задействуется, сказы­вается также и существенными политическими различиями. В под­тверждение этому можно указать на то, что в результате роста реаль­ного дохода производителей и расширения их формальных прав до определенного момента расширяется и классовое сознание пролета­риата. Я говорю «до определенного момента», потому что на опреде­ленном уровне роста доходов и «прав», «пролетарий» реально пре­вращается в «буржуа» и сам начинает проживать прибавочную стоимость, производимую другими, ~ что прежде всего сказывается в изменении его классового сознания. Возникновение в XX веке такого социального типа, как бюрократ/специалист, дает ясный пример этого качественного сдвига, который иногда становится действительно на­глядным в изменении стиля жизни отдельных подгрупп.

Но даже если этот способ рассмотрения категорий «буржуа» и «пролетарий» и оказывается вполне применимым для определения ролей «крестьян», «мелких буржуа» и «нового рабочего класса», то оказывается ли он сколь-нибудь полезным для анализа «национально­го вопроса» и понятий «центра» и «периферии».

Чтобы определиться в этом отношении, нам нужно обратиться к довольно популярному сегодня вопросу о роли государства при капи­тализме. Основная роль государства как института капиталистической миро-экономики заключается в содействии рыночным интересам од­них в ущерб других — т. е. в сведении «свободы» рынка к минимуму. Каждый — поскольку он сам облагодетельствован этим перекосом -рад выступать в защиту такого порядка вещей; и каждый — в той мере, в какой он претерпевает убытки — готов противостоять ему. Весь во­прос в том, кто оказался крайним.

Эти способы содействия интересам частных лиц многочисленны. Государство может перераспределять доходы, изымая его у одних и отдавая другим. Оно может налагать такого рода ограничения на дос­туп к рынку (товаров или труда), что в выигрыше окажутся лишь не­многие — или даже единичные — из избранных. Оно может препятст­вовать людям организованно влиять на действия государства. И ко­нечно же, оно может действовать не только в рамках своей юрисдик­ции, но и за ее пределами. Оно может делать это законно (в соответствии с правовыми нормами пересечения границ) или незаконно (вмешиваясь во внутренние дела другого государства). Война в этом плане, конечно же, есть не более чем один из способов решения про­блем.

Здесь важно понять то, что государство есть организация особого рода. Его «суверенитет», это понятие современного мира, является заявкой на монополизацию (упорядочивание) легитимного примене­ния силы внутри своих границ, притом что само оно и так находится в относительно сильной позиции для эффективного влияния на потоки производственных факторов. Очевидно также, что интересам отдель­ных социальных групп можно содействовать, действенно изменяя границы государства — отсюда, равно, возникают и сепаратистские («автономистские»), и аннексионистские («унионистские») движения.

Именно эта реальная способность, которой располагают государ­ства для осуществления воздействия на поток производственных фак­торов, и задает политический остов структурному разделению труда в капиталистической миро-экономике как целом. Нормальные рыноч­ные расчеты могут, конечно, объяснять возвращение изначальных тенденций к специализации (естественные или социоисторические преимущества для производства тех или иных товаров), но именно система государства задает форму, придает толчок и масштаб этим тенденциям; и именно задействование государственной машинерии повторяющимся образом востребуется для пересмотра схемы между­народного разделения труда.

Более того, способность государств воздействовать на экономиче­ские потоки становится все более неравным. Государства центра ста­новятся более сильными, чем государства периферии, и используют эту разницу сил для ограничения свободы межгосударственного пере­движения потоков. В частности, государства центра исторически со­действовали тому, что повсюду и всегда деньги и товары циркулиру­ют по миру более «свободно», чем рабочая сила. В результате этого государства центра оказываются выигрышной стороной в происходя­щем «неравном обмене».

На деле неравный обмен просто является составляющей всемирно­го процесса присвоения избытка. Мы с самого начала промахнемся в нашем анализе, если буквально воспримем модель одного пролетария, соотносящегося с одним буржуа. В действительности прибавочная стоимость, создаваемая непосредственным производителем, проходит целую цепочку людей и обществ. Прибавочная стоимость, произво­димая одним пролетарием, следовательно, разделится между многими буржуа. Точная доля различных групп, участвующих в этом сериаль­ном разделе, (владельцев собственности, коммерсантов, промежуточ­ных потребителей) переопределяется в соответствии с многочислен­ными историческими изменениями и сама является принципиальной аналитической переменной функционирования капиталистической миро-экономики.

Эта цепь распределения прибавочной стоимости нередко (часто? почти всегда?) пересекает национальные границы, и если в этом про­цессе задействуется государство, то его вмешательство всегда ориен­тировано на увеличение доли буржуа государств центра. Таков нерав­ный обмен: механизм универсального процесса присвоения приба­вочной стоимости.

Одним из социогеографических следствий существования этой системы является неравное распределение буржуазии и пролетариата по разным государством: процент буржуазии более высок в государ­ствах центра, чем в государствах периферии. Более того, существуют систематические различии в типах буржуа и пролетариев, преобла­дающих в этих двух зонах. Например, процент пролетариев, полу­чающих денежную оплату за свой труд, систематически более высок в государствах центра.

Так как государства являются первичной ареной политического конфликта в капиталистической миро-экономике, и так как функцио­нирование этой миро-экономики таково, что национальные классовые составы в ней чрезвычайно разнятся, то легко понять, почему полити­ки государств, занимающих различные позиции по отношению к ми­ро-экономике, оказываются столь несхожими. Отсюда также легко понять, почему использование политической машины того или иного государства для изменения социального состава и миро-экономической функции национального производства само по себе еще не преобразует капиталистическую миро-систему как таковую.

Однако ясно и то, что эти разнообразные национальные усилия по изменению структурной позиции того или иного государства (то, что мы зачастую ошибочно называем «развитием») тем не менее влияют на миро-систему и на деле — в долгосрочной перспективе — реально преобразуют ее. Но это происходит только через посредство прояв­ляющейся переменной их воздействия на сознание класса пролетари­ев на мировом уровне.

То есть, «центр» и «периферия» — это только выражения, обозна­чающие решающий момент системы присвоения буржуазией приба­вочной стоимости. Упрощая до предела, можно сказать, что капитализм — это система, где прибавочная стоимость, производимая проле­тарием, присваивается буржуа. Когда этот пролетарий находится в другой, по отношению к буржуа, стране, то одним из механизмов со­действия процессу присвоения оказывается манипуляция движением потоков через границы государств. В результате появляются модели «неравного развития», которые и резюмированы в понятиях «центра», «полупериферии» и «периферии». Это — интеллектуальный инстру­мент, который поможет проанализировать множественность форм классового конфликта в капиталистической мировой экономике.

по данным сайта "Автономное Действие"

E-mail пользователя:
Пароль:
Запомнить меня

У вас нет аккаунта? Создайте его сейчас.

Добавить комментарий

« Назад

« Предыдущая страница   | | Следующая страница »