"Постиндустриальное общество" - тупиковая ветвь социального развития?

Если теория не подтверждается практикой, тем хуже для практики

(Вместо предисловия)

Прежде чем пояснить вынесенный в подзаголовок известный парадокс, замечу следующее. Критика теорий постиндустриального общества (но, что характерно, не практики постиндустриального развития стран «первого мира» — она воспринимается почти всегда как единственно возможная), как правило, идет по двум линиям.

Первая: масштабы распространения и, главное, роль процессов развития нового качества социума сильно преувеличены. Бум информационных технологий, резкое возрастание роли элиты профессионалов в жизни общества и т. п. характерны лишь для «золотого миллиарда», но даже там радикальных, качественных изменений в природе рыночной буржуазной экономики, гражданского общества и homo economicus («экономического человека») не происходит, и потому основные постулаты прежней экономической, социальной, политической и т. д. теории остаются актуальными.

Как следствие развивается и вторая линия критики: пережив в период перестройки краткосрочную эйфорию по поводу новых импульсов для «социализма будущего» в связи с постиндустриальными тенденциями, критики нынешней системы слева довольно быстро впали в пессимизм, убедившись, что на практике рост информационных технологий ведет к прямо противоположным процессам: упрочению транснациональных корпораций и рынка в экономике, правых — в политике и идеологии. Этот вялый пессимизм дополнил господствующую смену настроений, когда фукуямовский тезис о «конце истории» и всеобщей победе либерализма был вытеснен хантингтоновским пророчеством предстоящих столкновений цивилизаций.

Так укрепился постмодернистский взгляд на рассматриваемые нами процессы: практика показывает, что прогресс информационного общества (общества профессионалов) есть реальность: она может дать и дает определенные преимущества одним и может принести и приносит проблемы другим; она описывается принципиально разнообразно в рамках разных парадигм. В отличие от этих подходов автор предлагает подвергнуть критике не только теорию, но и практику протекания постиндустриальных процессов.

Напомню, что теоретическая критика практики была и остается неотъемлемой частью и мощным предвестником грядущих изменений социальной жизни: качественные изменения социумов не происходили в истории последних столетий — от Ренессанса и Просвещения до перестройки — без предшествующего теоретико-культурного ниспровержения основ их существования как экономически, социально, политически, нравственно регрессивных.

Именно так расценивали феодальный абсолютизм Просвещение, монархию Романовых — российская интеллигенция, «реальный социализм» — диссидентство. Представим себя на месте человека с ренессансным мировоззрением, который в России XVI в. встал бы перед задачей оценки природы и будущего существовавшего тогда в нашей стране строя. Пожалуй, он должен был бы сказать: да, практика нашего века показывает, что в подавляющем большинстве крупнейших держав укрепляются монархия, сословное неравенство, а у меня на родине — еще и чудовищное крепостничество.

Тем хуже для практики: углубляющееся общественное разделение труда, мануфактуры, интенсивное сельское хозяйство могут и должны развиваться не так, как во Франции или Испании («первом мире» той эпохи), служа не производству предметов роскоши (непроизводительному, «фиктивному» богатству позднего феодализма) и умножению служилого дворянства («профессионалов» той эпохи), а иным целям...

Конечно, нам сейчас, с позиций будущего, легко судить: большинство ныне согласится с тем, что рынок прогрессивнее натурального хозяйства, «социальное партнерство» — рабства и крепостничества, демократия и гарантии прав человека — абсолютизма и инквизиции. А 300—400 лет назад Томас Мор и Эразм Роттердамский, Джордано Бруно и Галилео Галилей были всего лишь наивными романтиками, подвергавшими теоретической (и, добавлю, нравственной) критике мир объективной реальности, «доказывавшей», что власть дворянства и диктат церкви были, есть и будут во веки веков. Аминь.

Выдвигая гипотезу — мир (и в особенности — «первый») прогрессирующими темпами уходит с «магистральной дороги социального прогресса» и переходит на тупиковую ветку, — автор поневоле присоединяется (пока или, точнее, вновь) к сонму романтиков, которые (опять же пока) могут лишь сформулировать (опираясь на своих великих предшественников — от К. Маркса до Ж.-П. Сартра и Э. Фромма) критерий оного прогресса — мера свободного всестороннего развития человека в ассоциированной творческой деятельности в диалоге с природой — и кратко систематизировать некоторые аргументы в пользу своей гипотезы. Суть этих аргументов состоит в следующем.

Постиндустриальные технологии, доминирование творческой деятельности, новых «ресурсов» (неограниченно открытых для «потребления» знаний, феноменов культуры) мотивов и ценностей (прежде всего связанных с самореализацией человека в деятельности-общении, ростом свободного времени как времени гармоничного развития человека) — все это проявления «заката» эпохи доминирования материального производства, общественной экономической формации.

Этот процесс уже начался в мире, хотя и идет крайне неравномерно. Более того, он ознаменовался новым этапом в развитии буржуазной общественной системы, который я бы назвал глобальной гегемонией корпоративного капитала. Это именно гегемония — целостная, тотальная власть капитала как единой экономической, социальной, политической и духовной силы; это власть именно капитала, персонифицированного прежде всего узким кругом глобальных игроков (ТНК, МВФ, МБ, ВТО и т. д.), сращенных с национально-государственными элитами стран «большой семерки» (прежде всего — США), и это власть капитала, охватывающая весь мир. Ее слагаемые в принципе хорошо известны.

Глобальная власть капитала предполагает, во-первых, тотальный, проникающий во все поры жизни человека, рынок. Причем это не рынок свободно конкурирующих атомизированных предприятий, а тотальный рынок как пространство борьбы гигантских сетей, центрами которых являются ТНК. Мы все — работники, потребители, жители — становимся полурабами этих борющихся между собой пауков и их паутин, превращаясь в клиентов «МакДональдсов», «поколение пепси» и в целом — в мещан-потребителей.

Во-вторых, гегемония капитала ныне — это преимущественно власть виртуального фиктивного финансового капитала, «живущего» в компьютерных сетях. В мире образовался виртуальный «черный ящик», состоящий из гигантских (в сотни миллиардов долларов) финансовых пузырей, надувшихся за счет как спекуляций в «первом мире», так и долгов, «асфальтирования» и т. п. форм финансового подавления стран «второго» и «третьего» миров.

В-третьих, глобальная гегемония капитала ныне предполагает не просто подчинение наемных рабочих через куплю-продажу рабочей силы, но и целостное подчинение личности работника. Творческий потенциал, талант, образование — вся жизнь человека-профессионала присваивается современной корпорацией в «первом мире»; полукрепостнические методы эксплуатации, запирающие работников в гетто отсталости, все более распространяются не только в «третьем», но и во «втором» мирах.

В-четвертых, общеизвестна система методов монополизации «первым миром» ключевых ресурсов развития — know how, высококачественной рабочей силы и т. п. — при поглощении подавляющей части природных ресурсов и экспорте грязных технологий, социальной грязи в «третий» и «второй» миры.

В-пятых, это глобальное политическое и идеологическое манипулирование, информационное и культурное давление. Таков очень краткий перечень основных каналов тотальной гегемонии корпоративного капитала. После этого затянувшегося предисловия позволю себе сформулировать гипотезы, указывающие лишь три основных направления критики практики развития постиндустриальных тенденций в странах «золотого миллиарда».

Тупики царства необходимости

Гипотеза: перепроизводство фиктивных благ выступает как субститут развития креатосферы

Многочисленные данные и факты, свидетельствующие о перемещении центра тяжести в сфере занятости из индустрии в область сервиса, а в деловой активности — из материального производства в сферы финансовых и иных трансакций, общеизвестны. Несколько менее, но все же достаточно широко распространена идея угрозы глобального кризиса «финансовых пузырей» (Парето) как гиперреализованного фантома (наподобие угрозы применения оружия массового уничтожения). Не менее известно и то, что это разбухание фиктивного финансового капитала сопряжено и с ростом искусственно раздутой рекламы и переразвитой торговли (ориентированных не на обслуживание, а на подчинение потребителя и подталкивающих его к росту престижного — и в этом смысле тоже фиктивного — потребления), бюрократического (т. е. работающего прежде всего на воспроизводство аппарата) управления всех уровней, массовой культуры (не развивающей, но разрушающей творческий потенциал человека) и т. п.

Обобщая эти процессы, можно сказать: в мире образовался и растет превратный (фиктивный) сектор — сфера, где ни утилитарные материальные, ни культурные ценности не создаются, где преимущественно производятся и воспроизводятся фиктивные блага, предназначение которых — обслуживание трансакций, трансформаций одних превращенных форм в другие. Именно этот сектор поглощает огромные высвобожденные прогрессом материального производства в конце XX в. ресурсы. Здесь происходит как бы «удвоение превращения»: центром общественных связей, центром притяжения ресурсов, получения доходов и т. д. становится даже не материальное производство в форме рынка, но деятельность по обслуживанию и опосредованию собственно рыночных отношений (точнее, трансакций) между различными институтами.

Между производством, носящим материальный характер, и утилитарным потреблением встает огромный опосредующий их жизнь массив фиктивного капитала, бюрократизма, массовой культуры и т. п. Деятельность в этой сфере как наиболее престижная, наиболее активно растущая в нынешней общественной системе не может не притягивать к себе наиболее творческих, способных, обладающих новаторским потенциалом людей. Соответственно, именно она становится важнейшей сферой приложения новейших технологий (прежде всего информационных), здесь сосредоточивается основной творческий и новаторский потенциал человечества [Эта проблема решается принципиально сложно, ибо здесь, в превратном секторе, в сферах обслуживающих его науки, новаторской деятельности и т. п. происходит сращивание творческого содержания труда и описанных выше превращенных форм. Занятые в этой сфере лица, обладающие высоким творческим и новаторским потенциалом, в наибольшей степени «подкуплены» бизнесом, сосредоточенным в этом секторе.

Для этих интеллектуалов разрыв с «превратным» сектором, переход в другую сферу творческой деятельности принципиально сложен, ибо их мотивация, результаты их деятельности, сам ее характер, диктуемый превращенными формами данного сектора — вся жизнь должна быть в этом случае качественно изменена. В целом, несколько забегая вперед, хотелось бы подчеркнуть, что именно в «превратном» секторе и наиболее жесткий форме проявляется противоречие между прогрессом творческого по содержанию труда и превращенными формами рыночных и властных отношений, которые опосредуют творческую деятельность (более того, благодаря которым эта творческая деятельность развивается в современном мире корпоративного капитала).].

Мир в целом оказывается лицом к лицу с известным парадоксом: растущий объем производства материальных благ (причем растущий все более благодаря «человеческому капиталу») оборачивается не столько социальным прогрессом, сколько разбуханием превратного сектора.

Наряду с этим идут и процессы нелинейного, но в целом прогрессирующего, нарастания социальной поляризации вкупе с обострением глобальных проблем (о последних ниже), а что касается роста социальной поляризации, то он происходит не только в глобальном масштабе, но и в «первом мире», где в последнее время обозначилась тенденция выделения корпоративной номенклатуры — элиты «профессионалов», что в перспективе приведет к превращению глобального мира в общество «одной десятой».

Вот почему ключевой проблемой прогресса человеческого сообщества в XXI в. становится освобождение творческой деятельности от форм, которые ей навязываются в превратном секторе, выдавливание этого сектора и использование высвобождаемых ресурсов для прогресса креатосферы — мира культуры, общедоступной творческой деятельности и, соответственно, сфер, в которых создаются культурные ценности, идет процесс формирования, воспитания, обучения и развития человека как свободной, всесторонне развивающейся личности.

Такой взгляд на структурные изменения в общественной жизни позволяет показать, что развитие постиндустриальных тенденций в условиях современного корпоративного капитализма происходит в превращенных формах. Наиболее типичным для обозначения этих изменений является использование таких понятий, как «общество услуг», «информационное», или «постиндустриальное» общество. Во всех случаях использования этих названий фиксируются действительные, реальные, объективные тенденции вытеснения индустриальных технологий и, шире, материального производства. При этом, однако, некритически, позитивистски отражается процесс создания субститутов, которые как бы «переносят» превращенные формы мира экономической необходимости (эти формы были названы выше) в то свободное пространство, которое могло бы быть занято креатосферой. В связи с анализом превращенных форм структурных сдвигов, порождаемых генезисом царства свободы, особо важно прокомментировать уже упоминавшуюся теорию «общества услуг».

Она как раз фиксирует активное и все убыстряющееся развитие субститутов креатосферы в сфере услуг, куда включаются все те отрасли, где не создается материального продукта и не обеспечивается свободного всестороннего развития человека, т. е. прежде всего — именно отрасли превратного сектора. В то же время в сферу услуг включается и обслуживание жизнедеятельности человека (сюда входит, с одной стороны, удовлетворение искусственно создаваемых утилитарных потребностей, а с другой — часть креатосферы: медицина, образование, наука, рекреация человека и природы, т. е. особая часть сферы услуг, которая выходит за пределы ее превращенных форм) и т. д.

Концепция «общества услуг» может быть в целом охарактеризована как отражение процесса замещения своего рода «свободного места» (которое образовалось вследствие резкого сокращения в развитых странах материального производства) превратным сектором, лишь частично обеспечивая развитие человека, да и то преимущественно в отчужденных формах. За понятиями «сфера услуг» и «материальное производство» скрывается крайне неоднородная совокупность сфер. Если в качестве критерия прогрессивности структуры общественной деятельности принять меру продвижения от материального производства к креатосфере, да еще и с учетом формирования такой превращенной формы этого процесса как превратный (фиктивный) сектор, то весьма сомнительными окажутся многие принятые ныне тезисы.

Во-первых, окажется, что критерий постиндустриальности как неявно применяемая мера развитости обществ (в частности, один из критериев отрыва «первого мира» от остальных) по меньшей мере недостаточен, ибо не учитывает такого важнейшего параметра, как сфера использования этих технологий (а значит — мотивы, цели и социальные, экологические, гуманитарные результаты).

Во-вторых, по существу неправомерным окажется типичное для многих авторов сближение (а то и прямое отождествление) постиндустриального сектора и сферы услуг. Последняя включает огромный пласт доиндустриальных и индустриальных видов деятельности. Кроме того, нельзя забывать и о том, что в отраслях материального производства (промышленность, транспорт и т. п.) ныне весьма развиты постиндустриальные технологии.

В-третьих, наиболее важными с точки зрения прогресса (экономического, социального, гуманитарного) окажутся не те отрасли, где максимально используются информационные и иные высокие технологии, а те, где в наибольшей степени обеспечивается простор для ростков креатосферы (названные два критерия лишь частично совпадают), а не превратного сектора, т. е. общедоступного образования и воспитания (прежде всего в детских садах и школах), здравоохранения, подлинных науки и культуры, а не финансовых спекуляций, маркетинга, массовой культуры и бюрократического управления.

Перечень следствий несложно продолжить, но главное для нас сейчас в том, что все они обусловлены гипотезой, которая, напомню, показывает, что именно креатосфера, а не сонм многократно упоминавшихся выше превращенных форм, есть прогрессивный наследник развития материального производства.

В свою очередь превращение креатосферы в социальную основу прогресса обусловит: 1) качественные изменения в самом материальном производстве, сделав его «слугой» мира сотворчества; 2) превращение пространства и времени формирования творческого потенциала личности и создания культурных ценностей в основные сферы жизнедеятельности всех членов общества; 3) развертывание социального творчества как общедоступной (всеобщей) общественной формы развития креатосферы; 4) выдавливание превратного сектора и выход из тупика «общества услуг».

Подчеркну: рождение креатосферы, вытеснение собственно материального производства — это процессы, которые только начались в современном мире. Мы отслеживаем лишь первые шаги, которые неизбежно связаны с появлением достаточно уродливых, иногда мутантных форм, и сегодня мы можем лишь с большим трудом продираться через эти довольно уродливые обличия новых феноменов, их превращенные формы, пытаясь вычленить их зародыш, понять их действительное существо. Более того, рождение креатосферы происходит сейчас крайне неравномерно, и мы можем фиксировать в ряде случаев лишь необходимость ее появления. Но в любом случае существенно, что сегодня без изменения парадигмы общественного развития и практического акцента на этих качественно новых сферах невозможно решение целого ряда глобальных проблем прогресса культуры (человека и природы) как основы повышения производительности материального производства.

Итак, господствующая ныне модель постиндустриального развития, использующая высвобожденные высокими технологиями ресурсы для разбухания превратного сектора, генерирует собственные пределы, обостряя глобальные проблемы, отчуждая большинство от возможности участия в сотворчестве (и тем самым лишая себя ключевых ресурсов прогресса постиндустриального мира) и создавая (в лице материально и культурно деградирующего большинства) предел собственному развитию. Те теории постиндустриального (информационного и т. д.) общества, что лишь констатируют эти процессы, не ставя даже вопрос о возможности и необходимости альтернативы, по сути, оказываются не чем иным, как апологетикой той господствующей социальной силы (а что это, как не глобальный капитал?), которая обеспечивает именно такую модель. И в этом нет ничего нового: объективизм, деградирующий в некритичность и безальтернативность, всегда оборачивается апологетикой, в чем мы не раз убеждались на собственном опыте.

по данным журнала "Экология и жизнь"№3,2003

E-mail пользователя:
Пароль:
Запомнить меня

У вас нет аккаунта? Создайте его сейчас.

Добавить комментарий

« Назад

« Предыдущая страница   | | Следующая страница »