Человек иного типа

Ориентация

То, что в конечном счете возобладало в средневековом мире, представляет собой абсолютную противоположность традиционному типу цивилизации. И опыт показывает со все большей очевидностью, что исходя из ценностей Традиции (при том предположении, что еще есть люди, которые могут их признавать и придерживаться) невозможно посредством эффективных действий, даже предпринимаемых с размахом, изменить заметным образом нынешнее положение вещей. После последних мировых потрясений не представляется возможным, чтобы нации или большинство людей, учреждений и общественные условия в целом, идеи, интересы и силы, преобладающие в нашу эпоху, могли служить рычагами для действий такого рода. Тем не менее, есть люди, которые остались на ногах среди развалин, среди этого разложения и которые, более или менее сознательно, принадлежат к вышеупомянутому иному миру. Небольшое войско как будто намерено еще сражаться на проигранных позициях. Если оно не дрогнуло, не унизилось до компромисса, соблазнившись надеждой на успех, то его существование является веским тому свидетельством. Другие, наоборот, ушли в полную изоляцию, однако для этого требуется внутренняя предрасположенность и привилегированные материальные условия, а таких возможностей с каждым днем все меньше. В любом случае это второе из возможных решений. Следует упомянуть, наконец, об очень редких людях, которые в интеллектуальной области могут еще утверждать «традиционные» ценности независимо от какой бы то ни было непосредственной цели ради «акта присутствия», чтобы современная обстановка не закрыла полностью горизонт не только в материальном плане, но и в плане идей, вследствие чего люди не смогут больше пользоваться иной шкалой ценностей, нежели нынешняя. Благодаря таким людям можно сохранить дистанцию, указать на иные возможные измерения, иные значения жизни тем, кто еще способен отвернуться, чей взгляд еще не прикован целиком к современным и банальным вещам.

Момент, который следует прояснить прежде всего, это отношение к «пережиткам». В Западной Европе, в особенности, продолжают существовать привычки, учреждения, обычаи вчерашнего, т. е. буржуазного мира, которые доказали свою устойчивость. Когда сегодня говорят о кризисе, речь идет, по сути, о кризисе буржуазного мира: переживают этот кризис и являются объектом распада основы буржуазной цивилизации и буржуазного общества. Это не то, что мы называем миром Традиции. В социальном, политическом и культурном плане мир, который рушится, это мир, образовавшийся после революции Третьего сословия и первой промышленной революции, хотя к нему иногда примешиваются остатки более древнего порядка, первоначальная жизненная сила которых ослабела.

Каковы же должны быть отношения людей, которые нас интересуют, с этим миром? Это основной вопрос, потому что ответ на него зависит от значения, которое придается явлениям кризиса и распада, все более явным в наши дни, и той линии поведения, которой следует придерживаться в отношении их и того, что ими еще не целиком затронуто или разрушено.

Ответ может быть только отрицательным. Люди нашего типа не имеют ничего общего с буржуазным миром. Следует рассматривать все буржуазное как нечто новое и антитрадиционное, возникшее в результате негативных и разрушительных процессов. В современных кризисных явлениях часто видят своего рода Немезиду и возвратный удар: именно те силы, которые в свое время были введены в действие против старой, традиционной европейской цивилизации, обратились против тех, кто их вызвал, подрывая в свою очередь их позиции и идя еще дальше, к последней стадии общего процесса распада. Это наиболее явно выражается в экономико-социальном плане, в отношениях между буржуазной революцией Третьего сословия и социалистическими и марксистскими движениями, одни из которых продолжают линию демократии и либерализма, а другие — социализма. Первые только открывают дорогу вторым, а те, в свою очередь, устраняют первых, дав им выполнить свою функцию.

Поэтому один вариант выхода следует самым решительным образом отклонить: он заключается в опоре на пережитки буржуазного мира, в «его защите и использовании в качестве базы для борьбы против самых неистовых течений распада и ниспровержения, предприняв попытку возродить или укрепить эти остатки с помощью более высоких, традиционных ценностей.

Прежде всего, учитывая общую ситуацию, которая выявляется каждый день после тех переломных событий, какими были две мировые войны и их последствия, придерживаться такой линии поведения значило бы тешить себя иллюзиями относительно существующих материальных возможностей. Уже совершившиеся преобразования слишком глубоки, чтобы быть обратимыми. Силы, которые высвобождены или высвобождаются, нельзя будет интегрировать в рамки структур вчерашнего мира. Именно тот факт, что попытки реакции связаны с этими структурами, лишенными какой бы то ни было высшей легитимности, придает силу ниспровергателям. С другой стороны, этот путь привел бы к двусмысленности, недопустимой в идеальном плане и опасной в плане тактическом. Как мы уже сказали, традиционные ценности — то, что мы называем традиционными ценностями, — это не буржуазные ценности, а их антитеза. Придавать значение этим пережиткам, связывать их тем или иным образом с традиционными ценностями, обусловливать последними в целях, которые мы только что указали, — этот путь свидетельствовал бы о плохом понимании самих традиционных ценностей и об их принижении до уровня достойного сожаления и опасного компромисса. Опасного, потому что связывать тем или иным образом традиционные идеи с остаточными формами буржуазной цивилизации значило бы подставлять их самих под удар в ходе той неизбежной, законной и необходимой атаки, которая ведется сегодня против этой цивилизации.

Таким образом, следует ориентироваться на противоположное решение, хотя оно затрудняет жизнь и связано с другим риском. Хорошо порвать все связи с тем, что обречено на более или менее быстрое исчезновение. Но проблема тогда будет заключаться в том, чтобы сохранить общее направление, не опираясь ни на какую существующую или унаследованную форму, включая подлинно традиционные, но уже принадлежащие истории прошлые формы. Преемственность может сохраняться в плане, так сказать, экзистенциальном, или, если выражаться точней, в форме внутренней ориентации бытия в сочетании с самой широкой внешней свободой. Помощь, которую может продолжать оказывать Традиция, не будет исходить от положительных, правильных и признанных структур цивилизации, которая некогда ее породила, но, прежде всего, от доктрины, которая содержала ее принципы как бы в неоформленном состоянии, более высоком и более древнем по сравнению с конкретными формами, развившимися в ходе истории, доктрины, которая в прошлом не была достоянием масс, а имела характер „внутренней доктрины“.

В остальном, учитывая невозможность действовать положительным образом в направлении реального и всеобщего возврата к нормальной и традиционной системе; учитывая невозможность органически устроить свое собственное существование в условиях современного общества, его культуры и нравов, остается посмотреть, в какой мере можно полностью смириться с состоянием распада, если он не затрагивает вас внутренне. Следует также изучить вопрос — что на современном, переходном этапе можно выбрать, отделить от остального и принять как свободную форму поведения, которая внешне не будет выглядеть анахроничной и позволит даже помериться силами с тем, что есть самого передового в области современных идей и нравов, руководствуясь внутренне совершенно иным духом.

Предложенная кем-то формула „идти не туда, где защищаются, а туда, где атакуют“ как раз и может быть принята группой людей иного рода, последователей Традиции, о которых идет речь. Это означает, что хорошо было бы подтолкнуть то, что уже шатается и принадлежит вчерашнему миру, чем пытаться искусственно продлевать его существование. Это возможная, естественная тактика: помешать тому, чтобы конечный кризис не стал делом сил, противоположных тем, которые стояли у его истоков. Риск такой линии очевиден: не знаешь, за кем останется последнее слово. Но в современную эпоху все опасно. Для тех, кто остается на ногах, это, может быть, единственное преимущество, которое она им предоставляет.

Нужно уточнить направление кризиса и процесса распада, о чем плачут сегодня многие, и показать, что реальная и непосредственная цель этого процесса разрушения — буржуазная цивилизация и буржуазное общество. Если взять за эталон традиционные ценности, движение в этом направлении началось с первого отрицания предшествующего, высшего мира. Отсюда следует, что кризис современного мира может представлять собой, по Гегелю, „отрицание отрицания“ и, следовательно, явление на свой манер положительное. Альтернатива такова: это или „отрицание отрицания“ кончится ничем, разнообразными формами хаоса, распада и мятежа, которые характеризуют многие тенденции последних поколений, тем хаосом, который плохо скрывает за собой организованная система материальной цивилизации, или это отрицание создаст для тех людей, о которых здесь идет речь, новое свободное пространство, могущее послужить предварительным условием для последующей созидательной деятельности.

1. „Оседлать тигра“

Речь идет о перспективе, уже упомянутой выше, согласно которой нашу эпоху можно в конечном счете рассматривать как переходную.

Формула, которую мы выбрали в качестве названия, может послужить переходом между тем, что мы сказали до сих пор, и рассматриваемой доктриной. Эта дальневосточная формула означает, что если вам удастся оседлать тигра, он не сможет броситься на вас, и, кроме того, если не слезать, если не отпускать свою добычу, можно в конечном счете победить его. Вспомним для тех, кого это интересует, что аналогичную тему можно найти у некоторых школ традиционной мудрости, например, у японской школы Дзен (различные ситуации с человеком и быком) и в классической античности (испытания Митры, при которых бешеный бык тащит героя, не ослабляющего хватки, а когда животное устанет и остановится, Митра его убьет).

Символика здесь многоплановая. Ее можно отнести к линии поведения в плане внутренней личной жизни, но также к линии поведения, которой следует придерживаться, когда критические ситуации проявляются в историческом и коллективном плане. В последнем случае нас интересует связь между этим символом и взглядом на общую структуру истории с точки зрения теории циклов, в частности, на последовательную смену „четырех веков“. Это учение имеет идентичные аспекты на Востоке и на Западе (теория Вико — лишь его отзвук).

В классическом мире говорили о постепенной деградации человечества от золотого века к железному, как называл его Гесиод. В соответствующем индийском учении последний век называется Кали-юга (темный век), причем подчеркивается, что этой эпохе присуща обстановка распада, переход в свободное и хаотическое состояние индивидуальных и коллективных, материальных, психических и духовных сил, которые до того разными способами сдерживались законами, посланными свыше, и влиянием высшего порядка. Тантрические тексты дают яркий образ этой ситуации, говоря, что она соответствует полному пробуждению женского божества Кали, символизирующего первичные стихии мира и жизни, в своих же „инфернальных“ аспектах это богиня секса и оргаистических обрядов. „Спящая“ до тех пор, т. е. скрывающая эти аспекты; в „темный век“ она полностью пробуждается и начинает действовать.

Тексты, которые рассказывают о веке Кали, тоже гласят, что нормы жизни, которые имели смысл в эпохи, когда божественные силы оставались до определенной степени живыми и действующими, в последний век следует считать устаревшими. Появится иной тип человека, неспособного следовать древним заповедям. Более того, по причине иной исторической, т. е. планетарной среды, эти заповеди, даже если им следовать, не принесут тех же плодов. Поэтому отныне предлагаются иные нормы и отменяется закон сохранения в тайне до поры до времени ряда истин, особых „обрядов“ и особой этики по причине их опасного характера и противоположности с формами нормального существования, регулируемого священной традицией. Значение этого совпадения взглядов очевидно для всех. В этом, как и в других моментах, наши идеи, далекие от того, чтобы иметь личный и случайный характер, сливаются с теми перспективами, которые мир Традиции знал уже тогда, когда предвидел и изучал общие ситуации ненормального типа.

Посмотрим теперь, как применяется к внешнему миру, к среде принцип „оседлать тигра“. Он может означать, что когда цикл цивилизации приближается к концу, трудно достичь какого-либо результата, если сопротивляться, непосредственно противостоять силам движения. Течение слишком сильное, оно поглотит вас. Суть в том, чтобы не дать произвести на себя впечатление всемогуществу и кажущемуся триумфу сил эпохи. Лишенные связи с высшим началом, эти силы имеют, в действительности ограниченное поле действий. Поэтому надо не дать себя загипнотизировать настоящему, тому, что нас окружает, а иметь в виду условия, которые могут создаться позже. Правило может быть таким: дать свободу действий силам и процессам эпохи, но оставаться твердым и готовым вмешаться, когда „тигр, который не может броситься на того, кто его оседлал, устанет бежать“. В особом толковании христианская заповедь непротивления злу может иметь такой же смысл: отказ от прямого действия и отход на внутреннюю позиционную линию.

Перспектива, которую открывает циклическая доктрина, подразумевает здесь следующее: когда кончается один цикл, начинается другой, и точка, где определенный процесс достигает кульминации, является одновременно точкой, где он меняет направление на противоположное. Проблема непрерывности между одним циклом и другим тем не менее остается. Пользуясь образом Гофмансталя, можно назвать положительным исходом встречу тех, кто бодрствовал долгой ночью, и тех, кто может быть появится утром нового дня. Но нельзя быть уверенным в таком исходе, невозможно предвидеть с уверенностью, каким образом и в каком плане может проявиться определенная преемственность между циклом, подходящим к концу, и следующим. Поэтому следует придать линии поведения, действительной для нынешней эпохи, о чем говорилось выше, автономный характер и внутреннюю индивидуальную ценность. Однако привлекательность более или менее далекой положительной перспективы не должна играть здесь главной роли. Возможна полная неудача до завершения цикла, и возможности, открывающиеся перед новым движением за нулевой точкой, будут использованы другими людьми после нас, которые тоже будут держаться твердо, не надеясь на прямой результат или на внешние изменения.

Среди тех, кто признает кризис современного мира, а также отказывается считать современную цивилизацию цивилизацией в высшем смысле слова, апогеем и мерилом всех прочих, есть и такие, кто обратил свой взгляд к Востоку, где, по их мнению, сохранилась та традиционная и духовная ориентация жизни, которая на Западе давно перестала служить основой эффективной организации различных областей существования. Задают даже вопрос, нельзя ли найти на Востоке точки опоры для подъема и реинтеграции Запада. Самым серьезным представителем этой тенденции был Рене Генон.

Но нужно ясно видеть, в какой плоскости мы оказываемся, ставя эту проблему. Если речь идет о простых доктринах и „интеллектуальных“ контактах, подобные исследования законны. Но следует отметить, что тогда можно найти ценные примеры и образцы, по крайней мере частично, в нашем собственном традиционном прошлом, не обращаясь к неевропейским цивилизациям. Однако таким способом многого не достичь. Речь пойдет об обмене на высоком уровне между изолированными элементами, исповедующими метафизические системы, Если же надеяться на что-то большее, на реальное воздействие на жизнь, то не следует предаваться иллюзиям. Восток сам следует теперь по нашему пути, он становится все более подверженным идеям и влияниям, которые привели нас туда, где мы находимся, он „модернизируется“, принимает наши формы „светской“ и материалистической жизни, а то традиционное и подлинное, что еще сохраняется там, все более теряет почву и оттесняется в маргинальную зону, Ликвидация „колониализма“, материальная независимость, которую восточные народы стремятся обеспечить по отношению к европейцам, тесно связаны со все большей зависимостью от идей, обычаев и „прогрессивного“ образа мыслей Запада.

Учение о циклах позволяет думать, что то на Востоке, что может иметь ценность в глазах человека Традиции, принадлежит к остаточному наследию, которое продолжает существовать не потому, что эти страны действительно спаслись от процесса упадка, а просто потому, что там этот процесс находится еще в начальной стадии. И только вопрос времени, когда эти цивилизации догонят нас, окажутся в той же точке, что и мы, и столкнутся с теми же проблемами, теми же явлениями распада под знаком „прогресса“ и модернизма, Ритмы могут оыть даже более быстрыми. Китай, например, уже представил доказательства того, как можно менее чем за 20 лет пройти путь от имперской и традиционной цивилизации до материалистического и атеистического коммунистического режима, путь, на который европейцы затратили века.

„Миф о Востоке“ за пределами круга ученых и специалистов по метафизическим дисциплинам, является, таким образом, ложным. „Пустыня растет“, нет другой цивилизации, которая могла бы послужить нам опорой, нам придется в одиночку решать наши проблемы. Единственная положительная, но гипотетическая перспектива, которую открывают перед нами в порядке компенсации циклические законы, такова: процесс перехода от темного века к конечной фазе начался у нас, поэтому не исключено, что мы также первыми пройдем нулевую точку, когда другие цивилизации, позже нас вступившие на тот же путь, будут находиться более или менее на нашей нынешней стадии, отказавшись от того, что им еще дают сегодня высшие ценности и традиционные формы организации, привлекательные для нас, В результате роли переменятся, и Запад окажется в точке, расположенной за отрицательным пределом, и будет выполнять новую функцию общего вождя, отличную от той, которую он выполнял в прошлом, при технико-индустриальной и материальной цивилизации, единственным результатом которой было всеобщее выравнивание.

2. „Аполитея“

В современную эпоху нет государства, которое могло бы по своей природе претендовать на подлинную и неотчуждаемую власть. Более того: сегодня нельзя больше говорить о государстве в подлинном, традиционном смысле слова. Сегодня существуют только „представительные“ и административные системы, в основе которых лежит не государство как вещь в себе, как воплощение идеи и высшей власти, а „общество“, определяемое в большей или меньшей степени термином „демократия“. Этот задний план сохраняется даже при тоталитарных коммунистических режимах, не зря они претендуют на звание „народных демократий“. Вот почему давно уже не существует подлинных суверенов, монархов по божественному праву, способных держать меч и скипетр, символы высшего человеческого идеала. Сто лет назад Доносо Кортес констатировал, что нет больше королей, способных объявить себя королями кроме как „по воле нации“, и добавил, что если бы они и были, их бы не признали. Очень редкие монархии, которые еще существуют, это пережитки, заведомо лишенные смысла и содержания, а традиционная знать потеряла свой характер политического класса, а с ним и всякий престиж и всякое значение: она не вызывает больше интереса у наших современников, занимая только место на страницах иллюстрированных журналов на одном уровне с кинозвездами, спортивными чемпионами и опереточными принцами в связи с какими-нибудь личными, сентиментальными или скандальными авантюрами ее выродившихся представителей.

Но и вне традиционных кадров сегодня нет настоящих вождей. „И от господствующих отвернулся я, когда увидел, что они теперь называют господством: хлопотать и торговаться из-за власти — с толпою!“ Изо всех лицемеров худшими мне кажутся те, кто властвует, имитируя добродетели рабов». Эти слова Ницше приложимы и сегодня ко всему «правящему классу» без исключения.

Как перестало существовать настоящее, иерархическое и органическое государство, так не существует теперь и никаких партий или движений, к которым можно было бы примкнуть без оговорок и за которые можно было бы сражаться с абсолютной уверенностью, считая себя защитником высшей идеи. Несмотря на разнообразие этикеток, современный мир партий сводится к режиму политиканов, часто играющих роль марионеток на службе финансистов, промышленников или профсоюзов. Кроме того, общая ситуация теперь такова, что даже если бы существовали партии или движения иного рода, они не нашли бы почти никакого отклика в лишенных корней массах, положительно реагирующих только на тех, кто сулит им материальные блага и «социальные завоевания». Если заставлять вибрировать не только эти струны, то единственно, где массы можно еще сегодня — и сегодня более, чем когда-либо — задрать за живое, это в плоскости страстей и подсознания, сил, которые по самой своей природе лишены какой бы то ни было стабильности. Именно на эти силы рассчитывают демагоги, народные вожаки, манипуляторы мифов, фабриканты «общественного мнения». Поучительна в этом отношении судьба режимов, которые вчера в Германии и Италии хотели противопоставить себя демократии и марксизму: тот потенциал энтузиазма и веры, который они возбудили в огромных массах, бесследно исчез в критический момент, когда не оказалось опоры в виде новых, противоположных мифов, которые заменили бы прежние в силу одного лишь естественного хода вещей. Этого, как правило, и следует ожидать от любого коллективного движения, лишенного глубинного измерения, опирающегося на силы, о которых мы говорили выше, соответственно на один демос и его суверенитет, т. е. на «демократию» в буквальном смысле слова.

Эта иррациональная, подсознательная плоскость или плоскость чисто материальной и «социальной выгоды» — вот единственные области, где после исчезновения старых режимов возможна эффективная политическая деятельность. Поэтому даже если сегодня появятся вожди, достойные этого имени, люди, которые будут взывать к силам и интересам иного рода, не будут обещать материальных выгод, а потребуют ото всех строгой дисциплины, не станут проституировать и унижаться, чтобы обеспечить себе эфемерную и зыбкую личную власть — такие вожди не найдут отклика в современном обществе. «Бессмертные принципы 1789 года» и равные права, предоставленные абсолютной демократией индивидууму-атому без учета квалификации и ранга, вторжение масс в политическую сферу, настоящее «нашествие варваров снизу» (В. Ратенау) — вот что привело к этому. И остается верным вывод, который сделал Ортега-и-Гассет: «Характерный факт нашего времени заключается в том, что вульгарная душа, вполне сознавая себя вульгарной, имеет наглость утверждать право на вульгарность и навязывать его повсюду».

Однако, очень мало тех, кто сегодня по темпераменту или по призванию еще верит, несмотря ни на что, в возможность очистительной политической деятельности. Но мы специально обращаемся к людям такого типа, которые, будучи духовно близкими к тем, кто готов сражаться даже на безнадежных позициях, имеют иные ориентиры. Единственная норма поведения, которую такой человек может выработать, исходя из объективного баланса ситуации, это отсутствие интереса и отстраненность ото всего, что сегодня называется «политикой». Этот принцип в древности обозначался термином «аполитея».

Однако нужно подчеркнуть, что этот принцип относится к внутренним установкам. В современной политической ситуации, в обстановке демократии и «социализма» обязательные условия игры таковы, что человек, о котором идет речь, не может принять в ней участие, если он, как мы предположили, знает, что сегодня нет никакой идеи, никакого дела, никакой цели, которые заслуживали бы того, чтобы отдаться им всем своим существом, и нет ни одного требования, за которым можно было бы признать хотя бы малейшее моральное право и обоснование за исключением того, что в чисто эмпирическом плане просто вытекает из положения дел. Но «аполитея», отстраненность, не обязательно означает отказ от деятельности в чистом виде. Мы уже говорили об аскетизме, суть которого заключается в стремлении осуществить определенную задачу из любви к действию как таковому, в духе совершенства, без личной заинтересованности. В принципе нет причины исключать отсюда политическую сферу и не рассматривать ее как отдельный случай среди многих других, потому что характер действий, о которых мы говорили, не требует никаких объективных ценностей высшего порядка и никаких эмоциональных и иррациональных импульсов. Но если кто-то может посвятить себя политической деятельности, ясно, что, поскольку имеет значение только деятельность сама по себе и совершенно безличный характер этой деятельности, политическая деятельность не придаст тем, кто ею занимается, большого значения или достоинства по сравнению с теми случаями, если бы он занимался, в том же духе, какой-нибудь бессмысленной колонизацией, биржевыми спекуляциями, наукой, и можно даже сказать, чтобы идея была совершенно понятной, — контрабандой оружия или торговлей женщинами.

В смысле, употребленном здесь, аполитея не налагает никаких ограничений во внешнем плане и влечет за собой обязательно практическое неучастие. Человек действительно отстраненный не является ни профессиональным аутсайдером и полемистом, ни отказником по этическим соображением, ни анархистом. Сделав вывод, что жизнь с ее переплетениями, не затрагивает его внутреннюю сущность, он может доказать свои качества солдата, выполняющего свою задачу, не требуя оправдания и теологического обоснования справедливости своего дела. Мы можем говорить в этом случае о добровольном участии личности, но не ее внутренней сущности, когда человек, даже участвуя, остается одиноким. Мы уже говорили, что положительное преодоление нигилизма заключается в том, что действия личности не парализуются тем, что она не придает им значения. Будет только невозможным в экзистенциальном плане действовать под влиянием какого-нибудь современного политического или социального мифа, воспринимая всерьез и со значением все, что составляет современную политическую жизнь. Аполитея это неустранимая внутренняя дистанция по отношению к современному обществу и его «ценностям», это отказ иметь с ним какие бы то ни было духовные или моральные связи. При такой установке деятельность, которая у других предполагает, наоборот, существование таких связей, может осуществляться в ином духе. Кроме того, остается сфера деятельности, в которой можно служить высшим и невидимым целям...

Необходимо уточнить один момент: эта отстраненность должна сохраняться даже по отношению к конфронтации двух блоков, которые спорят сегодня за мировое господство, демократического и капиталистического Запада и коммунистического Востока. В духовном плане эта борьба не имеет никакого значения. Запад не представляет никакой высшей идеи. Сама его цивилизация, основанная на отрицании традиционных ценностей, несет в себе те же самые разрушительные начала, имеет ту же нигилистическую основу, которые отчетливо проявляются в марксистском и коммунистическом мире, хотя и в иных формах и на ином уровне. Проблема ценностей здесь, таким образом, не идет в расчет, но человеку иного типа придется разрешить проблему практического порядка. Та узкая кромка материальной свободы, которую демократический мир еще оставляет для кое-какой внешней деятельности, если не связывать себя с ней внутренне, исчезает при коммунистическом режиме. С этой точки зрения можно занять позицию против советской коммунистической системы по причинам чисто физического порядка, а не потому, разумеется, что противоположная система вдохновляется какими-то более высокими идеями.

Следует вспомнить, с другой стороны, что люди, которыми мы занимаемся, совершенно не заинтересованы в том, чтобы утвердиться или выразить себя в сегодняшней внешней жизни, их глубинная жизнь остается невидимой и неприкосновенной, коммунистическая система не означает для них такой драмы, как для других, «катакомбный фронт» может существовать и при этой системе. В нынешней борьбе за мировую гегемонию та или иная ориентация — не духовная проблема, это банальный выбор, дело вкуса или темперамента.

Общая ситуация, в любом случае, остается той же, какой описал ее Ницше: «Борьба за главенство в условиях, лишенных всех ценностей: это цивилизация больших городов, газет, лихорадки, бесплодности». Таковы рамки, оправдывающие внутренний императив «аполитеи» ради защиты образа и достоинства тех, кто ощущает свою принадлежность к иному человечеству и не видит вокруг себя ничего, кроме пустыни.

3. Люди одного дела

Перейдем теперь к социальной сфере в собственном смысле слова. Нельзя не извлечь вывода из того факта, что все оригинальные общности либо распались, либо находятся на пути к распаду; каста, род, нация, родина, даже семья. Там, где эти общности еще не прекратили существование, ими движет не живая сила, связанная с их предназначением, а простая сила инерции. Мы это уже видели на примере личности: сегодня существует нестабильная масса «индивидуумов», лишенных органических связей, масса, сдерживаемая внешними структурами или движимая бесформенными и меняющимися коллективными течениями. Различия, которые существуют сегодня, это не настоящие различия, классы это только текучие экономические классы. Здесь опять сохраняет свою актуальность слова Заратустры: «Чернь наверху, чернь внизу? Что еще значат в наши дни „бедные“ и „богатые“? Я отказываюсь различать одних и других». Единственные реальные иерархии — технического порядка, это специалисты на службе материальных благ, потребностей (большей частью, искусственных) и «развлечений» человекообразных животных: в этих иерархиях нет места для тех, кто обладает внутренним превосходством.

Вместо традиционных общностей, сословий, каст или функциональных классов, корпораций, где каждый чувствовал себя связанным во имя сверхиндивидуального принципа, определяющего всю его жизнь, придавая ей смысл и ориентацию, сегодня мы имеем ассоциации, где преобладают исключительно материальные интересы индивидуумов, объединенных только на этой основе: профсоюзы, партии. Бесформенное состояние народов, превратившихся в простые массы, таково, что невозможен иной порядок, кроме централизованного и принудительного. И в силу неизбежности гипертрофированные централизованные структуры современных государств, которые все больше вмешиваются, все больше ограничивают, хотя и провозглашают демократические свободы, предотвращают полный хаос, но одновременно разрушают то, что осталось от органических связей и сообществ. Предела эта социальная нивелировка достигает в открыто тоталитарных формах.

С другой стороны, абсурдность системы современной жизни особенно видна в ее экономических аспектах, определяющих ее сегодня абсолютным и регрессивным образом. С одной стороны, совершился решительный переход от экономики необходимости к экономике избытка, одна из причин чего — перепроизводство и прогресс промышленной техники. Но чтобы изготовленная продукция могла найти сбыт, необходимо возбудить в массах максимальное количество потребностей, которые по мере того, как становятся привычными и «нормальными», все больше обуславливают жизнь отдельного человека. Первый фактор здесь — сама природа производственного процесса, который, начавшись, увлекает и захлестывает современного человека, как гигант, освобожденный от цепей, не может остановиться и оправдывает формулу Вериера Зомбарта «Fiat productio, pereat homo!» И если при капиталистическом строе факторы, действующие в этом направлении это не только жажда прибылей и дивидендов, но и объективная необходимость снова вкладывать капиталы, чтобы затор в одном месте не парализовал всю систему, то другая, более общая причина непрерывного роста производства в направлении экономики избытка заключается в необходимости использования ручного труда для борьбы с безработицей. Принцип перепроизводства и сверхиндустриализации, внутренняя необходимость частного капитализма во многих государствах определяет социальную политику. Так порочный круг замыкается в направлении, противоположном уравновешенной системе, где процессы сдерживаются в рациональных пределах.

Еще более важная причина абсурдности современной жизни это беспрепятственный рост населения, стимулируемый демократией, «завоеваниями науки» и помощью всем без разбора. Демоническая пандемия деторождения — вот главная сила, которая непрерывно питает и поддерживает всю систему современной экономики, шестеренки которой все больше затягивают отдельного человека. И в этом одно из доказательств смехотворности грез современного человека о могуществе: этот создатель машин, господин природы, родоначальник атомной эры в том, что касается секса, находится почти что на уровне животного или дикаря: он неспособен хоть немного обуздать самые примитивные сексуальные импульсы. Повинуясь слепой судьбе, он непрерывно увеличивает, не сознавая свою ответственность, бесформенную человеческую массу и создает самую главную из движущих сил всей системы искусственной, все более обусловленной, припадочной экономической жизни современного общества, создавая одновременно бесчисленные очаги нестабильности и социальной и международной напряженности. Круг, таким образом, снова замыкается: массы, потенциал избыточной рабочей силы, создают избыточную продукцию, которая, в свою очередь, ищет все более широкие рынки и все большие массы, чтобы они потребляли эту продукцию. Нельзя больше недооценивать тот факт, что индекс демографического роста тем выше, чем ниже место на социальной лестнице, и это дополнительный фактор регресса.

Констатации этого рода явны до банальности, их легко можно развить и обосновать путем специального анализа. Однако достаточно наметить основные пункты, чтобы оправдать принцип внутренней отстраненности не только от современного политического мира, но и от общества в целом: человек иного типа не может быть частью «общества», которое, подобно нашему, бесформенно и не только опустилось на уровень чисто материальных, экономических, «физических» ценностей, но и живет и развивается на этом уровне в сумасшедшей гонке под знаком абсурда. «Аполитея» означает занятие самой твердой позиции против любого социального мифа. Речь здесь не идет лишь о крайне коллективистских формах этого мифа, об идеологиях, которые не оставляют личности иного места, кроме как быть элементом класса или партии, и провозглашают, как в марксистско-советской зоне, что личность может существовать только в обществе и нет никакой личной судьбы и никакого личного счастья, отличных от судьбы и счастья «коллектива». Подобным же образом следует отпросить более общий и более утонченный идеал «социальности», который так часто служит сегодня лозунгом, даже в т. н. свободном мире, после исчезновения идеала настоящего государства. Человек иного типа, о котором мы говорим, чувствует себя абсолютно вне общества, оспаривает всякое моральное обоснование попыток включить его в абсурдную систему, и может понять не только тех, кто находится вне общества, но и тех, кто идет против общества — против этого общества. Не говоря о том, что все это не касается его непосредственно (потому что его путь не пересекается с путями его товарищей), он последним признает законность мер, с помощью которых пытаются возвратить в общество элементы, которым надоела эта игра и которые называют «асоциальными» — это устрашающая анафема демократического общества. Как мы уже имели случай сказать, глубокий смысл этих мер — наркотизировать тех, кто сумел различить абсурдный и нигилистический характер современной коллективной жизни за всеми «социальными» масками и соответствующей им советской мифологией.

После этих общих рассуждений, мы можем теперь перейти к исследованию кризиса, который переживает сегодня некоторые идеалы и учреждения предшествующего периода, чтобы уточнить, какой линии поведения следует придерживаться по отношению к ним.

Исследуем сначала понятия родимы и нации. Эти понятия, особенно после второй мировой войны, явно переживают кризис. С одной стороны, это следствие объективных процессов: мощные экономические и политические силы делают границы все более относительными и ограничивают принцип национального суверенитета. Наметилась тенденция мыслить в категориях больших пространств, сверхнациональных фронтов, и, учитывая все большую стандартизацию обычаев и образа жизни, превращение народов в массы, развитие и легкость связи, все национальное приобретает какой-то провинциальный характер и становится местной достопримечательностью.

С другой стороны, кризис коснулся самих чувств. Это связано с падением вчерашних мифов и идеалов, в которые люди стали верить все меньше после мировых потрясений последнего времени, и которые все меньше способны пробудить в обществе былой энтузиазм.

Как и в других случаях, и здесь следует определить объект этого кризиса и его значение. Повторим еще рва: речь не идет о традиционном мире, а о концепциях, которые появились и утвердились с разрушением этого мира после бунта Третьего сословия. В современном смысле политических мифов и коллективных движений идей традиционный мир не знал, что такое «родина» и «нация». Он знал только народности, этнические племена и расы, как естественные явления, лишенные того особого политического значения, какое им придает современный национализм: они представляли собой сырье, в которое иерархия вносила различия, подчиняя его высшему принципу политического суверенитета. Во многих случаях этот высший принцип был первичным элементом, а нация — вторичным и производным, потому что единство языка и территории, «естественные границы», относительная этническая однородность и последующая смесь разных кровей — все это в начале не существовало и часто было лишь результатом процесса формирования, длившегося столетиями и начатого политическим центром, использовавшим лояльные и феодальные связи.

Примечательно, кроме того, что политические нации и национальные государства возникли на Западе после упадка экуменического единства Средних веков, вследствие процесса распада, отдельные объединения обособились от целого. Этот процесс в международном и континентальном плане имел тот же аспект, который внутри каждого государства вызывает обособление индивидуума, социальный атомизм и распад государства как органического целого.

В какой-то мере эти два процесса протекали параллельно. Первый исторический пример, Франция Филиппа Красивого, уже показывает нам, что движение к национальному государству сочеталось с антиаристократической политикой, началом разрушения абсолютизмом элементов органического общества и учреждением той централизованной общественной власти, которая занимает все большее место в современных государствах. Кроме того, известна тесная связь между распадом согласно «Декларации прав человека и гражданина» 1789 года и идеей родины, нации и революции. Сам термин «патриот» был неизвестен до французской революции, он появился впервые между 1789 и 1793-годами и обозначал тех, кто защищает революцию от монархов и аристократов Равным образом в европейских революционных движениях 1848—1849 годов «народ», «нация» и «патриотизм», с одной стороны, революция, либерализм, конституция, республиканские и антимонархические тенденции с другой были связаны и часто неразделимы.

В этой обстановке, с подачи буржуазной революции и Третьего сословия слова «родина» и «нация» приобрели в первую очередь политический смысл и то значение мифа, которое все более оттачивали последу-щие открыто националистические идеологии. «Патриотические» и «национальные» чувства, следовательно, связаны с мифологией буржуазной эпохи, и только в эту эпоху, т. е. в сравнительно короткий период от французской революции до первой или даже второй мировой войны идея нации реально играла определяющую роль в истории Европы в тесной связи с демократическими идеологиями (такую же роль при тех же предпосылках, т. е. при том же антитрадиционном, модернизаторском распаде, играет сейчас эта идея среди неевропейских народов, находящихся на пути эмансипации).

Если мы перейдем от смягченных форм патриотизма к формам радикального национализма, регрессивный характер этой тенденции станет очевидным, равно.как и ее вклад в появление человеко-массы в современном мире, потому что националистической идеологии свойственно считать родину и нацию высшими ценностями, понимать их как мистические общности, одаренные особой жизнью и имеющие абсолютную власть над индивидуумом, тогда как в действительности это всего лишь разобщенные, бесформенные массы, отрицающие всякую настоящую иерархию и все символы высшей власти. В общем, основы политических сообществ, которые образовались этим путем, являются антитезой основ традиционного государства, таких как верность, которая могла отвлечься от натуралистического факта национальности, как принцип порядка и суверенитета, который, поскольку он не имел натуралистической основы, мог иметь силу на территории, где жили разные национальности; наконец это было достоинство, особые права каст, которые объединяли или разделяли людей по вертикали, выше общего горизонтального знаменателя, основой которого являлись «нация» или «родина». Одним словом, речь шла об объединении сверху, а не снизу.

Если признать все это, станет ясным, что современный кризис, объективный и идеальный, понятия и чувства родины и нации представляется нам в особом свете. Можно еще раз сказать о разрушительных силах, которые поражают нечто, уже имеющее отрицательный и регрессивный характер. Эти разрушительные силы могли бы принести освобождение, если бы направление всего процесса не было таким, какое оно есть, и не вело бы к чему-то еще более проблематичному. Однако, даже если не останется ничего, кроме пустоты, это не причина для людей, о которых мы говорим, оплакивать этот кризис и проявлять интерес к реакции, к системе пережитков. Пустота не будет заполнена, и положительное не придет на смену отрицательному, пока старые принципы не смогут снова действовать в новых формах и пока распадающиеся сообщества натуралистического типа не будут заменены сообществами иного типа; тогда объединять и разъединять будут не родины и нации, а идеи; тогда не сентиментальная и иррациональная приверженность к коллективному мифу будет оказывать решающее воздействие, а система лояльных, свободных и глубоко личных отношений, что, разумеется, требует наличия вождей, представляющих высшую и неприкосновенную власть. В этом духе также могут образоваться транснациональные фронты, подобные тем, что уже существовали в нескольких имперских циклах и последними проявлениями которых был Священный Союз. То, что сегодня намечается вследствие кризиса национальных суверенитетов, представляет собой лишь выродившуюся антитезу всего этого: блоки держав, движимые только материальными, экономическими и «политическими» в худшем смысле этого слова, фактически, лишенные какой бы то ни было идеи. Поэтому, как отмечено выше, не имеет значения противостояние двух основных группировок такого рода, существующих сегодня, демократического Запада и коммунистического и марксистского Востока. И поскольку нет третьей силы иного рода, поскольку нет настоящей идеи, способной объединить и разделять независимо от родины, нации и антинации, единственной перспективой остается невидимое всемирное объединение без границ тех редких личностей одной и той же общей природы, отличной от природы современного человека, с одним и тем же внутренним законом. Почти в тех же словах Платон говорил о настоящем государстве как об идее и впоследствии эту точку зрения восприняли стоики. В дематериализованной форме тот же тип объединения служил основанием Орденов, и можно найти его последнее, изуродованное до неузнаваемости отражение в масонстве. Если новые процессы начнут развиваться в конце этого цикла, то их отправной точкой может быть станут объединения такого типа. Тогда, даже в плане действия, можно будет освободиться от того, что было положительного в кризисе идеи родины, рассматриваемой как миф романтического периода буржуазии и как естественное явление, практически не имеющее значения для объединений иного типа: принадлежность к одной и той же родине или одной и той же земле будет заменена принадлежностью к одному и тому же делу. Аполитея, сегодняшнее отстранение укрепляет эту завтрашнюю возможность. Здесь опять-таки нужно хорошо видет расстояние, которое отделяет рекомендуемую нами линию поведения от некоторых последних продуктов современного политического развала, от бесформенного гуманитарного космополитизма, от тех, кто не хочет сегодня быть ничем иным, кроме как «гражданином мира».

E-mail пользователя:
Пароль:
Запомнить меня

У вас нет аккаунта? Создайте его сейчас.

Добавить комментарий

« Назад

« Предыдущая страница   | | Следующая страница »