Идеология компромисса как избавление от комплексов

Характеристика, которую Владимир Путин дал недавно Дмитрию Медведеву («он не меньше – в хорошем смысле слова – русский националист, чем я, и нашим партнерам с ним будет работать не проще»), в очередной раз встревожила западных наблюдателей.

В общепринятом политическом лексиконе слово «националист» не содержит «хорошего смысла» и бравировать этим не принято.

Равно как несколько странно публично выражать удовлетворение тем, что взаимодействие будет складываться сложно. Как правило, политики, даже те, кто питают друг к другу явную антипатию, стараются подчеркнуть возможность успешной совместной работы.

Высказывание Владимира Путина очень характерно для эмоционально-психологического фона отношений, которые в последние годы сложились у России с западным сообществом.

Несмотря на постоянно звучащие заклинания по поводу возвращения на ведущие позиции в мире, российская политика никак не избавится от комплекса неполноценности.

Правда, руководители разного уровня не раз отвергали мнение о том, что на рубеже 1990-х годов страна потерпела стратегическое поражение. Тем не менее, ощущение того, что холодная война была проиграна, а после нее Москва растеряла и остатки своего геополитического достояния, проходит красной нитью через весь политический контекст.

Отсюда острое желание снова и снова напомнить, что период слабости преодолен раз и навсегда, причем сделать это так, чтобы ни у внешних партнеров, ни у граждан не осталось ни малейших сомнений.

Слово «реванш», к счастью, не удержалось в официальном политическом лексиконе (хотя некоторые наиболее блестящие умы из партии власти пытались внедрить его), но популярные настроения как раз сводятся к стремлению отыграть потерянное ранее.

В результате вокруг российской внешней политики сложилась довольно странная атмосфера.

Публика считает успехом не улучшение отношений с другими государствами, а способность жестко и по возможности хлестко высказать международным партнерам претензии и требования. Общественное мнение приветствует прагматизм. Но трактуется это понятие как по возможности ультимативное выдвижение условий, выгодных России, причем в идеале позиция не должна предусматривать никаких уступок контрагенту.

Такое слово, как «компромисс», исключено из позитивного речевого оборота. Оно воспринимается как нечто, относящееся к «проклятым» 90-м годам, времени слабости и предательства национальных интересов.

Откровенность и умение резать «правду-матку» ценятся выше, чем способность к дипломатической хитрости и изощренной интриге. Так, титанические усилия российской дипломатии конца прошлого века, которой удавалось в условиях развала одной страны и мучительного возникновения другой обеспечивать сохранение России как геополитического игрока, по достоинству не оценены. Между тем, по соотношению имевшихся возможностей и достигнутых результатов прошлое «катастрофическое» десятилетие может оказаться даже успешнее нынешнего «великолепного».

Собственное недавнее прошлое служит не фундаментом, без которого едва ли был бы возможен новый российский успех, а своего рода «антиэталоном». Идеология и политика стараются как можно демонстративнее дистанцироваться от того времени, подчеркивая, что теперь все иначе. При этом внешнеполитические достижения России последних лет выглядят впечатляюще не сами по себе, а именно на фоне слабости и вынужденного самоограничения в прошлом десятилетии.

Действительно глубокая интеллектуальная и психологическая травма, пережитая российским обществом после распада СССР, сама по себе накладывает отпечаток на восприятие внешней политики, стимулируя азарт. Но зачастую эти чувства вполне сознательно разжигаются и используются политическими технологами, что особенно ярко проявилось осенью прошлого года во время думской избирательной кампании.

Взаимосвязь между процессами внутренней социальной инженерии и отношением с окружающим миром – пожалуй, наиболее деструктивный из факторов, воздействующих на российскую внешнюю политику.

Так уж сложилось, что тема отношений с другими странами в России (в отличие от ряда других крупных стран, население которых безразлично к окружающему миру) служит эффективным идеологическим инструментом. Поэтому распространенным явлением стало манипулирование международными сюжетами в целях внутриполитического конструирования и мобилизации общества на цели, никакого отношения к внешней политике не имеющие.

В результате достижение желаемых результатов внутри страны оборачивается серьезным уроном для мировых позиций России и осложняет ее деятельность на внешней арене.

Смена внешнеполитического лица, связанная с избранием нового президента, – это всегда возможность сделать вид, что в отношениях перевернута страница. Не очень понятно, зачем акцентировать внимание на том, что с приходом следующего лидера «работать будет не проще». Как правило, в таких случаях, наоборот, пытаются оставить «негатив» по ту сторону и создать более конструктивную атмосферу для наступающего периода.

Изменить стиль внешней политики России необходимо еще и для того, чтобы иностранные партнеры наконец-то поверили в серьезность и незыблемость отстаиваемых позиций.

Непрекращающееся демонстративное самоутверждение и хлесткие афоризмы на грани фола создают ощущение, что истинные мотивы такого поведения – не в осознании национальных интересов, а в текущей конъюнктуре и желании российского руководства избавиться от каких-то своих фобий.

Отсюда и ожидание Запада – вот уйдет Путин, и подходы изменятся. И нескрываемое разочарование: оказывается, Медведев не собирается особенно ничего менять… Хотя, если подумать, а почему собственно он должен менять курс, если по ключевым вопросам линия Кремля разделяется большинством населения и значительной частью элиты?

Спокойное и вежливое поведение свидетельствует об уверенности в себе, саркастическая нервозность является доказательством обратного. По своему потенциалу – экономическому, политическому, военному – Россия еще далека от блестящей формы, но достаточно весома и влиятельна на международной арене, чтобы обойтись без постоянных шумовых эффектов. Москву и так уже трудно обойти при решении целого ряда принципиальных вопросов, а когда это все-таки делают (как в случае с Косовым), издержки весьма заметны.

Пора реабилитировать компромисс как одно из средств достижения результата и отказаться от представления о том, что уступка – это всегда проигрыш. Опыт Европейского союза в его наиболее блестящие времена показывает, как далеко можно продвинуться, постоянно торгуясь и, в конце концов, соглашаясь на взаимные уступки. Те же европейские страны не менее жестко отстаивают свои национальные интересы, просто делают это намного более изощренно и упаковывают процесс в очень красивую словесную обертку.

Правда, это требует очень высокого уровня бюрократического аппарата, который и занимается «черной» работой по согласованию и продвижению интересов, а как раз этим российская чиновная машина похвастаться не может.

Того, чего можно было добиться напором, Россия, пожалуй, уже достигла. Пришло время лавирования и реальной, а не широко разрекламированной результативности.

Россия в глобальной политике

E-mail пользователя:
Пароль:
Запомнить меня

У вас нет аккаунта? Создайте его сейчас.

Добавить комментарий

« Назад

« Предыдущая страница   | | Следующая страница »